Гимназисты играют Гоголя
Юнисов М. В. (Москва), сотрудник Российского Института искусствознания / 2003
Гоголь и любительский театр — эта тема обычно исчерпывается интересом исследователей к двум фактам. Первый связан с биографией драматурга, игравшего (и даже блиставшего) на ученических подмостках в Нежинской гимназии1. Второй относится к сценической судьбе комедий «Ревизор» и «Женитьба». Среди интерпретаторов в 1860 году, оказались А. Ф. Писемский, Ф. М. Достоевский, П. И. Вейнберг, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович, В. С. Курочкин, А. Н. Майков — участники двух благотворительных спектаклей, наделавших много шума в Петербурге. Эти постановки литераторов подробно освещены в воспоминаниях участников и современников2, а также проанализированы театроведами, в частности, раскрывшими отношения русской культуры того времени с гоголевскими комедиями3. И в том и в другом случае за рамками остался контекст.
Во второй половине 1820-х годов домашние благородные спектакли детей и подростков, театры в гимназиях, пансионах, кадетских корпусах, институтах благородных девиц, лицеях не были редким явлением. Идея ставить спектакли принадлежала самим ученикам, школьный театр возникал в складчину, как и в случае с предводимыми Николаем Гоголем нежинскими гимназистами. Почти везде игрались «Эдип в Афинах» В. А. Озерова, «Недоросль» Д. И. Фонвизина, «Урок дочкам» И. А. Крылова, «Неудачный примиритель» Я. Б. Княжнина, которые дополнялись постановками на немецком языке сочинений Августа Коцебу и на французском — Мольера, Флориана, Беркена, Жанлис. Не только Гоголь, которому французский язык давался с трудом, оттачивал произношение, облачившись в парики и платья героев этих пьес... Уникальным репертуар нежинского театра был в том случае, когда исполнялась пьеса отца Гоголя, Василия Афанасьевича, написанная им для домашнего театра Д. П. Трощинского. Но ведь и юный великий князь Александр Павлович в присутствии Екатерины II играл за всех персонажей комедию своей венценосной бабки «Обманщик»4.
Славу первого среди гимназистов актера принесли Гоголю женские комические роли — Простаковой в «Недоросле» и Василисы в «Уроке дочкам». Эти роли считались у юношей-актеров легкими и выигрышными, а поскольку всем заправлял Гоголь, он выбрал их сам. Сложнее, например, было В. В. Самойлову, который в те же 20-е годы учился в Горном корпусе. В школьных спектаклях он выступал в самом сложном амплуа молодых героинь, да так удачно, что, увидев его игру, Николай I спросил отца юного актера, знаменитого оперного певца, почему тот не отдает сына на сцену5. Так решилась судьба ведущего актера Александринки. Гоголь, как известно, приехав в Петербург, пробовал поступить на казенную сцену, но провалился на экзамене. На амплуа комических старух театру требовались опытные актрисы, а не юнцы с несомненным даром комика...
Здесь, разумеется, следует прибавить: к счастью, провалился. Хотя бы потому, что, благодаря этому конфузу, будущие профессиональные актеры получили возможность еще в гимназические годы пройти школу гениальной гоголевской драматургии. Список может быть очень длинным...
В Симбирской гимназии в начале 1860-х гг. на пансионской сцене Василий Андреев-Бурлак изображал Подколесина без грима, «своим лицом», что было неслыханной дерзостью. Соученик будущей звезды русской сцены вспоминает: «Его сцена объяснения в любви с невестой буквально потрясла старых и малых... Наш учитель русской словесности, незабвенный Михаил Васильевич Арнольдов, от восторга «сгрыз свои ногти на пальцах», и я видел его крепко целовавшим Васю со словами: «ваша дорога — театр! Будете знаменитостью и гордостью нашей гимназии».
Виновник торжества чувствовал себя смущенным от необычайного «фурора» и, оттопырив свою нижнюю губу, добродушно говорил, как бы про себя, «обалдели не знаю отчего... Играл по-своему даже совсем просто, не по актерски«»6.
Пробовались в гоголевском репертуаре и более юные создания. Наталья Сац в двенадцать лет сыграла роль свахи Феклы Ивановны из «Женитьбы» в спектакле драматического кружка, собиравшегося в доме А. В. Васильева на Малой Молчановке. «Ее низкий голос, бытовые ухватки, собранность в слушании партнера и в сценическом действии множились на прирожденное чувство юмора <...> Многие реплики Наташи вызывали у зрителей взрывы хохота. Когда она басистым говорком произносила с обидой: „Ведь не всю же неделю он бывает пьян, иной день выберется и трезвый“, — зрители хохотали так громко и долго, что несколько секунд нельзя было ничего говорить дальше»7.
Однако и в 1910-е годы гимназистам приходилось, как в гоголевские времена, играть еще женские роли. Примечательную историю вспоминает режиссер студии Малого театра Ф. Каверин, который в седьмом классе с несколькими друзьями решил поставить «Женитьбу». Оберегая их нравственность, дирекция не позволила гимназистам пригласить на женские роли знакомых девушек. Пришлось самим браться за женские роли. Каверин вспоминает: «Согласившись сыграть невесту Агафью Тихоновну, я оказался в исключительно трудном положении: остальные женские образы — сваха, тетка, девочка — были легче для гимназистов. По-видимому, я с честью вышел из этого испытания. После спектакля мне говорили, что под гримом я был красив и женствен; многие не верили, что невесту играл гимназист. Товарищи долго вспоминали мою робкую, глуповатую, влюбленную и растерянную Агафью Тихоновну»8.
Эта постановка относится к периоду, когда два юбилея — 50-летия смерти (1902) и 100-летия со дня рождения (1909) — сделали Гоголя самым играемым автором школьного театра9, хотя и раньше «Ревизор» и «Женитьба» были его главными спектаклями10. И если русская литература вышла из «Шинели», то школьный театр — из «Ревизора» и «Женитьбы»...
Возвращаясь к двум постановкам литераторов 1860 года, обратим внимание на А. Ф. Писемского, замечательно игравшего городничего и Подколесина. У Писемского за плечами был богатый сценический опыт, схожий с опытом Гоголя. Ему тоже в гимназические годы (середина 1830-х годов) удавалось перещеголять своих сверстников в комических ролях. Но был еще и бесценный опыт, которым не мог обладать молодой Гоголь: Писемский играл в гоголевских комедиях! Будучи студентом Московского университета, он в 1844 году в одном благородном спектакле исполнил роль Подколесина. Избранное общество с изумлением смотрело на игру Писемского. «В то время Подколесина играл на Императорском театре великий наш комик Щепкин; но кто ни взглянул на Писемского, всякий сказал, что он лучше истолковал этот характер, чем сам Щепкин»11.
Гоголевские комедии любители стали играть вскоре после их представления на профессиональной сцене. Первое время ставили с купюрами, точно копировали манеру Щепкина, Дюра или Мартынова. Школьные сцены, несмотря на протесты начальства, Гоголь стал завоевывать в 1850-е годы.
Известный артист фарса и оперетты А. З. Бураковский вспоминает один замечательный эпизод из своей школьной юности 50-х годов, которым и закончилось его обучение в Петербургском коммерческом училище: «Будучи мальчишкой, я хотел во что бы то ни стало отличиться перед своими товарищами, а потому, играя Городничего и говоря монолог об учителе по исторической части, что он не может обойтись без того, чтобы не сделать гримасы, я воспроизвел гримасу такую, какую делал у нас постоянно в школе директор, читая у нас лекции по русской истории. Успех среди учеников, конечно, я имел громадный, но директору уже это не понравилось. Но для меня все было мало, и я, читая «Убогую и нарядную» и дойдя до стиха:
для полноты успеха, говоря первую фразу, указал на все сидевшее начальство, а в последней фразе я обратился ко всем своим товарищам»12.
За эту мальчишескую выходку А. Бураковского отчислили из училища. Он был не единственным школьником-пересмешником, выбравшим профессиональную стезю. Павел Вейнберг (родной брат того самого Петра Исаевича Вейнберга, игравшего в 1860 г. Хлестакова и Кочкарева вместе с Писемским) будучи еще одесским гимназистом, создал новый жанр еврейских рассказчиков, основанный на комической имитации. Но и Гоголь, как вспоминают его школьные приятели, умел потрясающе копировать; «не то что передразнивать, но угадать, что человек должен в таких и таких случаях сказать, с удержанием самого склада и образа его мыслей и речей». Игра Гоголя, как уточняет П. Щеголев, не была простой имитацией; «она была и творчеством»13.
А. А. Стаховичу, помещику и участнику великосветских спектаклей принадлежит замечательное наблюдение над «Игроками». В образах лицедеев Криницына, Мурзафейкина и Утешительного (к тому же и режиссера) Гоголь подчеркнул «общую способность русских людей вообще передразнивать. Покажите только русскому человеку немецкую штуку, он сейчас сделает такую же и даже лучше, чем изобретатель. Подражательность — первая степень актерской способности, которая так развита во всех слоях русского общества»14.
В десятках воспоминаний о школьной жизни можно найти строки, посвященные одноклассникам, умевшим, как и Гоголь, придумывать смешные прозвища и передразнивать любого человека. Мастера бытовой пародии всегда были в почете в школьной среде, равно как и доморощенные карикатуристы, чье творчество все издатели ученических рукописных журналов ценили на вес золота. Мишу Яковлева в кругу лицеистских друзей Пушкина звали «паяс двести номеров». Он умел представлять великое множество лиц: профессоров, лицеистов, дядек, кучера Агафона, министров, а также царскосельских духовных особ15. В Петербургской 3-й гимназии во второй половине 1830-х годов, когда кто-нибудь из педагогов не приходил на урок, устраивались настоящие конкурсы, определявшие самого талантливого в «искусстве перенимать». Директор знал об этих представлениях и не преследовал их, «потому что в них было, воистину, много детского добродушия и незлобивости и совершенное отсутствие потрясения основ»16.
К гимназическому театру начальство относилось более настороженно. В годы учебы Гоголя не все разделяли воодушевление актеров-любителей и зрителей. Профессор Билевич писал в рапорте, что театр без «строжайшего рассмотрения и выбора пьес вместо пользы один только вред принести может», что актеры позволяют себе собственные «прибавления» к текстам пьес. Но более всего его взбесила одна история. Проходя по коридору, он увидел, как ученик стучал в дверь залы, где располагался театр, говорил в замочную скважину: «Свой». Только после этого его туда впускали. Когда же в эту дверь стал стучаться Билевич, ему не отпирали до тех пор, пока не появился экзекутор. Четверо актеров спрятались в кулисах, а Гоголь, как жаловался профессор, «начал с необыкновенной дерзостью отвечать мне разные свои суждения». Его заподозрили в том, что он пьян. Учредили следствие, установили, что юноша был хоть и трезв, но «возбужден как на сцене»17.
В этом «возбужден как на сцене» угадывается что-то хлестаковское. Гоголь скверно учился, не имея возможность заявить свое превосходство в науке, он отыгрывался (в буквальном смысле) на театре. Но воспоминания об унижении и притеснении со стороны учителей, о «следствии» из памяти не стерлись.
В «Размышлениях о божественной литургии» Гоголь написал: «Дух — учитель и наставник...» Комментируя эти слова, В. Н. Турбин заметил: «Значит, учитель, наставник, в свою очередь, — земная модификация духа святого. Но он не справляется с этой ролью. Он оказывается подставным лицом, самозванцем поневоле, и русская литература это прекрасно чувствовала. Отсюда традиция осмеяния учителя, через нее проходящая: от незадачливых учителей Митрофана в «Недоросле» Фонвизина до учителя Беликова в чеховском «Человеке в футляре», до садиста Передонова в «Мелком бесе» Федора Сологуба. Гоголь же особенно изощрен: у него что ни учитель, то круглый дурак и пьяница, хотя именно он пытался создать и образ учителя-духоносца, получившийся, впрочем, художественно бедным и слабым»18.
Задумываясь о том, почему же так популярен был в школьной театре «Ревизор», необходимо учитывать, что в литературно-театральных пристрастиях дети всегда тянулись к триллеру, историческому боевику, героической романтике, захватывающим историям с привидениями. На другом полюсе — смешные истории про детей, «вралей» и аутсайдеров типа Ивана Хлестакова, посрамляющего серьезный (официальный, казенный и пр.) «мир взрослых».
Фольклористы обратили внимание, что в финале волшебной сказки во время свадебного пира, символизирующего «вхождение героя-аутсайдера в сложившиеся общественные структуры на правах их полноценного члена», сказка теряет к нему всякий интерес: добропорядочный, опутанный условностями и запретами царевич ей неинтересен19. Выпрыгивая в окно, Подколесин выбирает судьбу аутсайдера, а не молодого царя, и этот сказочный архетип (кроме всех прочих достоинств), возможно, и объясняет популярность «Женитьбы» в гимназическом театре.
Вот пример одного из школьных представлений «Ревизора» в начале ХХ века. Об этой постановке рассказал на страницах педагогического журнала преподаватель С-го городского училища.
Роли распределили по характеру учеников, учитывая, как сказали бы теперь, их органику: городничего играл тот, кто и в жизни любил резонерствовать; Добчинского и Бобчинского — мальчики, считавшиеся «скороговорками» и т. д. Конечно, при распределении не обошлось без проявлений актерского самолюбия. Но их наставник не торопится сгущать краски: «По правде сказать, ученик только в это время сознает свое собственное я, только здесь и может отстоять свое человеческое достоинство, только здесь и выскажет свои мнения, потому что в школе с ее мудрым педагогическим правилом — «не рассуждать!» — ему нельзя высказывать своих взглядов»20.
В день спектакля в считанные часы, потратив всего два рубля денег, собранных «по подписке», они превратили классную комнату в театр. Задник у них состоял из двух классных досок, к которым прикололи обои с изображением окон (на синей бумаге крестообразно наклеили белые полосы). Рядом криво повесили принесенные из дома картины. Занавесом служила взятая у сторожихи простыня, на которой изобразили прыгающих львов с разинутою пастью. Всю обстановку довершали два покрытых скатертями стола, дырявый училищный диван, полдюжины стульев («готовых ежеминутно развалиться под сидящими»). Койку для Осипа одолжили у сторожа. «Словом, — пишет один ученик, — внутренность нашей сцены смахивала на балаган, но мы все были от нее в восторге и многие недостающие вещи дополняли воображением» (С. 140).
Вышло не очень художественно, но не без подтекста (нас голыми рукам не возьмешь!), что и было продемонстрировано рычащими львами. Зато художественным был царивший в уборной беспорядок: всюду по партам разбросаны сюртуки, фраки, сорочки, галстухи, куртки и прочие принадлежности, нужные для спектакля. На столе, перед зеркалом, в беспорядке валялись краски, кисточки, коробки, рассыпанный зубной порошок — заменитель пудры, и стояла кружка с водой. Одним словом, «везде был хаос» (С. 141).
Большие затруднения возникли с подбором костюмов и париков, особенно для мальчиков — исполнителей женских ролей. «Анна Андреевна, в белом, немного грязном платье с красными цветами, — сообщает участник постановки, — уныло ходила по комнате и с сокрушением сердечным вздыхала, что у нее нет парика, а имеется лишь одна коса, которую никак нельзя прикрепить к стриженым волосам. Я достал нитку, привязал ее за конец шнура, перекинул за уши, потом обернул слабо вокруг шеи, разредил верхнюю часть косы по всей голове, а нижнюю собрал в виде шиньона, закрепив его шпилькой, и вот коса стала исполнять роль парика и вместе с тем косы» (С. 142). Находчивость была проявлена отменная, однако на спектакле выявился просчет: Анна Андреевна вышла значительно моложе своей дочери Марьи Антоновны.
На многие просчеты обратили внимание зрители. «Несмотря на то, что сцена была бедно обставлена, что костюмы чиновников были не соответствующих ведомств, — делится впечатлением один наблюдательный ученик, — несмотря на неуменье гримироваться, так что некоторые актеры в одном явлении выходили с бородой, а в другом без бороды, а некоторые так белились, что походили на мельника после помола ржи; несмотря на все эти недостатки, мне все-таки игра понравилась, и я приношу всем актерам за доставленное удовольствие большое спасибо» (С. 144).
Лучше других была исполнена роль Хлестакова, актеру удалось ловко передать тип игрока, мота и хвастуна, хотя и он не без греха: «не мог скрыть своего восторга, отчего часто смеялся, и это вредило его игре. К сожалению, сцена была маленькая, и ему негде было разгуляться — приходилось выходить в залу к публике» (С. 146).
Своего Васи Андреева-Бурлака в этой школьной труппе не было, хотя несколько учеников «прямо со школьной скамьи поступили на сцену местного народного театра и теперь стоят на счету» (С. 136). Здесь все играли не по правде, а представляли, нарочно играли роли. Но в этом-то и находил особую прелесть свой зритель, которому оставляли простор (необходимый, видимо, для восприятия любительского творчества) для любительской же критики. Конечно, попадались недоброжелательные отзывы, но в целом публика осталась довольна актерами, а актеры — публикой, которая прощала пропуски реплик, робость, постоянное одергивание одежды, густо наложенный грим, обращенные к одноклассникам в зале взгляды, позировку, плохую дикцию, недостаток хороших манер и т. д. и т. п.
Без особого сожаления их наставник пишет, что актеры «не могли увлечь зрителей собственным увлечением и чувством», что полного, конечно, «очарования, высокого наслаждения игра учеников не может доставить взрослым, но детям она доставляет большое удовольствие», а далее он поясняет: «Ученический спектакль, как бы плохо ни был он исполнен, дает ученикам такую массу новых впечатлений, что они, забывая серую школьную прозу жизни, живут ими неделю, две, даже месяц. Сколько неведомых чувств переживут они за этот месяц!» (С. 143). Не было забыто педагогом и воспитательное значение драматургии Гоголя, но главное «глубоко- нравственное значение» ему виделось в другом — в противостоянии будням.
Другими словами, учитель и его ученики указали на праздничность школьного театра. Царивший в «гримерной» хаос был карнавальным, временно воздвигнутым на месте жесткого порядка (в учебном классе). Совместная работа над «Ревизором» сблизила учителя с его учениками. Но так же и праздник творит новую интегрированную общность людей, снимает лишние барьеры и преодолевает давление авторитета.
Если бы автор побывал на этом представлении, ему было бы о чем взгрустнуть...
Примечания
6. Мерянский Н. И. Сцена — мой крест. Нижний Новгород, 1914. С. 104.
8. Каверин Ф. Н. Воспоминания и театральные рассказы. М., 1964. С. 30-32.
11. Писемский А. Ф. Полное собрание сочинений. Т. 1. СПб.; М., 1895. С. LIX.
12. Бураковский А. Закулисная жизнь артистов. М., 1906. С. 8-9.
13. Щеголев П. Е. Школьные годы Гоголя; Гоголь в Нежинском лицее. С. 536-537.
14. Стахович А. А. Клочки воспоминаний. М., 1904. С. 81-82.
15. Басина М. В садах лицея. На брегах Невы. С. 52.
16. За сто лет: Воспоминания, статьи и материалы. С. 21.
17. Гимназия высших наук и Лицей князя Безбородко. СПб., 1881. С. 58-59.