Михаил Чехов — Хлестаков (заметки на полях «Ревизора»)

Фролова С. Е. (Москва), Центральная научная библиотека СТД / 2003

Прошло уже более 80 лет с того дня, когда Михаил Александрович Чехов выступил в роли Хлестакова на подмостках МХАТа в обновленном спектакле «Ревизор». Его игра поразила зрителей и вызвала многочисленные отклики в прессе. Театровед и критик Ю. В. Соболев выразил преобладающее мнение: «Быть может, в первый раз за все те восемь десятилетий, которые насчитывает сценическая история „Ревизора“, — на русской сцене явлен, наконец-то! — тот Хлестаков, о котором писал сам Гоголь...»1

Немного о самой постановке. В декабре 1920 г. К. С. Станиславский начал репетиции с Чеховым-Хлестаковым, а 8 октября 1921 г. состоялась премьера. Оформлял спектакль К. Ф. Юон. Он создал красочные, очень «гоголевские» декорации и костюмы, в которых за яркой и грубоватой провинциальной претенциозностью читалась тонкая авторская ирония. Во МХАТе спектакль прошел 52 раза. М. Чехов блестяще, с неизменным успехом играл эту роль шесть лет. «Летопись жизни и творчества М. А. Чехова» сообщает о том, что он выступал не только в Москве, но и гастролировал именно с этой ролью в Ленинграде, Киеве и других городах России. Последний раз в роли Хлестакова он выступал 20 ноября 1927 г. в Большом зале Ленинградской консерватории2.

Для нас представляют интерес гастроли М. Чехова в Ленинграде в 1924 г. 22 мая, 3 и 7 июня он играл Хлестакова на сцене Петроградского государственного академического театра драмы (бывш. Александринского), где «Ревизор» шел в текущем репертуаре.

В Центральной научной библиотеке Союза театральных деятелей РФ (ВТО) есть несколько уникальных экземпляров комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» (Петроград: Госиздат, 1919; серия «Народная библиотека»). Один из них принадлежал Е. М. Кузнецову (1900-1958). На титульном листе этого экземпляра пьесы есть дарственная надпись М. Чехова:

«Евгению Михайловичу Кузнецову с большой благодарностью за то чувство обязательства и ответственности перед зрителем, которое возникло во мне после Ленинградских гастролей. Спасибо за совет, устно мне переданный. Мих. Чехов. Ленинград. 13 июня 24 г.».

Евгений Михайлович уважения, безусловно, заслуживал. Сын хирурга, профессора Варшавского университета, Кузнецов окончил в 1918 г. знаменитый Царскосельский лицей (это был последний выпуск), свободно владел французским и немецким языками, был прекрасно образован и утонченно интеллигентен. Ко времени чеховских гастролей он — один из ведущих театральных критиков Петрограда (с 1919 г. работает в отделе театров и зрелищ в «Красной газете», затем зав. литературной частью Петроградского государственного академического театра драмы). И вся дальнейшая биография Кузнецова свидетельствует о незаурядности его личности и многообразных талантах3. Но главное — он понимал и любил театр и ценил работу актера.

Увидев «Ревизора» с Михаилом Чеховым впервые, Е. М. Кузнецов запишет: «Вернулся домой взволнованный, смятенный, зачарованный»4.

Во время просмотров спектакля Кузнецов делал пометы на полях пьесы, в которых фиксировал особенности исполнения М. Чеховым роли Хлестакова.

Мы полагаем, что заметки Кузнецова на полях, совпадая иной раз с общими критическими высказываниями, в строгом, буквальном смысле уточняют и наиболее близко к «оригиналу» 1924 г. восстанавливают особенности актерской игры. Потому что записи эти передают особенности речи, интонации, а также паузы, жесты и мимику, те самые, всеми отмеченные, разнообразные, разнородные, обильные движения, которые делали игру актера неповторимой и незабываемой.

Но прежде, чем мы приступим к анализу этих помет, приведем небольшую ретроспективу откликов прессы о спектакле — в диапазоне от нерассуждающего восторга до категорического отрицания.

Так, театральный критик В. И. Блюм (псевдоним «Садко») в статье «Еще о „Ревизоре“ в Художественном театре» энергично восхищался: «Спектакль показал совершенно нового Хлестакова, какого наши сцены еще не видали (...) сбитые с толку и нетвердо бредущие в непривычных шорах условного театра актеры как-то самопроизвольно загорались, соприкасаясь в ходе действия с этим огромным, заряженным количеством художественной энергии, персонажем...»5 А другой критик, театровед, драматург и переводчик Адр. И. Пиотровский горячо восклицал: «Хлестаков Чехова — настоящий художественный подвиг, это одна из тех ролей, которые изменяют весь спектакль, ломают привычное его понимание и сложившиеся традиции».6

Но, пожалуй, наиболее проницательно оценил игру своего друга Е. Б. Вахтангов: «Натурализму в театре можно научиться, натурализм безличен. Реализму тоже можно научиться. А вот мир Гоголя — это мир фантастического реализма. А между тем в постановке „Ревизора “ в Художественном театре Волков, играющий Осипа, [создает] образ натуралистический, Лилина и другие — образы реалистические. А Хлестаков Чехова — образ, решенный способом фантастического реализма»7.

Однако были и отрицательные отзывы. Так, уже в названии статьи Н. В. Гурского (он даже издал ее отдельной брошюрой) «Ревизор» Станиславского и... Гоголя«, в его многозначительном отточии, скрыт явный укор. В статье много кричащих категорических утверждений и риторических вопросов типа: «... Разве Хлестаков Чехова, хоть сколько-нибудь — Хлестаков Гоголя?» (это, кстати, лейтмотив статьи). Или: «Все создание Чехова: манеры, грим, ложный тон с первых же слов — не только не примиряют вас с Чеховым-Хлестаковым, но глубоко волнуют и возмущают вас, ибо на протяжении всей пьесы вы видите все то отталкивающее «кривляние балаганного скомороха», которое было так страшно для Гоголя... Возьмите любое место (...) в исполнении Чехова и вы согласитесь, что Чехов: «ни на волос не понял, что такое Хлестаков»8.

Невозможно не упомянуть в ряду отрицательных отзывов статью Н. А. Семашко (организатора здравоохранения), которую вполне можно отнести к театроведческим курьезам. Статья называлась «Хлестаков (Чехов) с медицинской точки зрения». В ней Семашко авторитетно утверждал, что Хлестаков (читай, Чехов) — «типичный дегенерат и психопат». Заканчивалось все утверждением: «Еще несколько штрихов, и Хлестаков в изображении Чехова будет таким поразительным образчиком дегенерата, что... студенты могут писать с него историю болезни!»9

Однако вернемся к пометам Е. М. Кузнецова. Он был одним из тех, кто наиболее точно и высоко оценивал игру М. А. Чехова. По его мнению, «Чехов вернул Хлестакова Гоголю», и после игры Чехова стало очевидно, «какими суррогатами подменяли ранее этот гоголевский образ (...) Никакие газетно-журнальные статьи не в состоянии хоть в некоторой степени отразить и зафиксировать жуткие откровения Чехова»10. Кстати, сам М. Чехов утверждал: «Единственным материалом при изучении Хлестакова мне служило только то, что написано самим Гоголем — о «Ревизоре» вообще и о Хлестакове в частности...»11

Для того, чтобы читателю были понятны записи Кузнецова, уместно дать портрет Хлестакова-Чехова. Воспользуемся для этого замечательным описанием Р. Симонова: «Внешние данные Чехова были исключительно подходящими для этой роли и почти не требовали грима: худенький, маленький, курносый, с детскими наивными глазами, почти безбровый, с редкими русыми волосами, завитыми для этой роли в модную прическу с «коком», представал перед нами Чехов, являя собой человека, по меткому выражению Гоголя, «без царя в голове»12.

Теперь посмотрим, какие особенности игры М. Чехова отражены в пометах на полях книги13. Например, игра голосом.

Первая сцена — диалог с Осипом. Запись: Тон немного старческий, дегенеративный, ребяческий. Слова вылетают сами собой, хлещут из уст Хлестакова. В диалоге с трактирным слугой отмечено: Меняет с каждой фразой интонации. Начинается — ... эквилибристика голосовых связок.

Сцена вранья сопровождается каскадом пометок вдоль всей страницы: Замечательное нарастание всей этой сцены: от истока к устью... Сумбурно! Игриво. На словах Хлестакова: «... Я вам, говорит, сапоги почищу...» — Кузнецов отмечает: Неожиданное падение тона, т. е. случайное окончание!.. Сумбурность, подчеркнутая частыми переходами. В сценах взяток помета: Постоянные переходы при каждой новой просьбе денег.

Немало интересных находок было у М. А. Чехова и в паузах. Мария Осиповна Кнебель отмечала следующую особенность его «сценической пунктуации»: «Там, где, казалось бы, на первый взгляд нужна передышка, время, чтобы выпутаться из неловкого положения, он не делал никакой паузы, и это производило впечатление удивительной свежести и неожиданности»14.

В кузнецовском экземпляре паузы отмечены во многих местах.

Сцена вранья. По всему нижнему полю страницы написано: Замечательные паузы при читке. В сцене с Лукой Лукичом слова Хлестакова «Возьмите, возьмите, это порядочная сигарка...» сопровождает запись: Снова пауза, заплетающийся язык, не знает, чем кончить начатую фразу. Отмечены и паузы в диалоге с Марьей Антоновной. «Отчего же (пауза), например, (пауза) вы (пауза) никуда (пауза) не (пауза) шли?» И, наконец, реплику Городничего в завершающей сцене: «Не надо ли чего?» — сопровождает запись на полях: Совершенно замечательная пауза и переход (к словам «А, впрочем, пожалуй». — С. Ф.).

Были и другие виды пауз, например, во время доноса Артемия Филипповича. Тут Кузнецов делает теоретическое наблюдение: Особенно сказывается переживание пауз Чеховым. (Метод Станиславского).

Большинство критиков обратили внимание на необыкновенную легкость исполнения, легкость и речи, и движений. М. О. Кнебель также вспоминает о легкости движений, молниеносности переходов от одного объекта внимания к другому, о физической невесомости Хлестакова: «... Как пылинка»15. То есть Чехов играл не только хрестоматийную «легкость в мыслях необыкновенную», но и необыкновенную легкость (актерского ли? хлестаковского ли?) бытия.

Пожалуй, наиболее ценно в пометах Е. М. Кузнецова то, что он особо фиксирует жест и мимику, отмечает актерские движения, о которых практически нигде более не упоминается. Например, монолог «Разве из платья что спустить...» сопровождала улыбка самодовольной игры с самим собой!.. При появлении Хлестакова после завтрака у попечителя отмечено: Очень быстрый выход, опрометью, мелкой рябью.

А вот сохраненные для нас Кузнецовым детали «игры с деньгами», вероятно, блестящей. Во время приема чиновников, в сцене первой взятки, когда судья от страха роняет деньги под стол, Хлестаков, подняв деньги, протягивает их, собираясь вернуть судье, но одумывается. При подсчете денег, собранных от чиновников, Чехов-Хлестаков разглаживал, прессовал разбухший бумажник.

В сцене вранья при словах: «Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро, Роберт Дьявол...» — подчеркнуто «Роберт Дьявол» и на полях рядом помечено: Тычет в себя пальцем. В сцене с Марьей Антоновной поцелуй в плечо сопровождается записью: Одно слово. Импотенция, Бальзаминов, а не Дон Жуан. Смешон. Другие замечания к этой же сцене: Мимическая сцена. Школьный поклон и одергивание курточки. Поза замечательно разделана со школьным поклоном под занавес.

Но вот после объяснения в любви с обеими дамами и внезапного сватовства следует реплика Осипа: «Лошади готовы». Кузнецов отмечает: Сложнейшая ситуация. О том, как Чехов ведет себя в этой ситуации, говорят подчеркнутые в тексте слова Хлестакова «Как же, как же я вдруг» и запись на полях: «Это у меня вдруг». То есть Кузнецов, следя за игрой Чехова, как бы подтверждает потрясающую особенность Хлестакова — всегда жить «вдруг».

Мы представили, на первый взгляд, довольно эфемерный материал — это записи хотя и профессионального, но «взволнованного», «смятенного», «зачарованного» (по его собственным словам) зрителя. Конечно, в процессе фиксации красок, акцентов и оттенков игры, схваченных на лету движений и жестов очень трудно разделить голос, жест, паузу — особенно в заметках, писанных в полутьме зрительного зала. Все движется, и все переплетается, одно переходит в другое... Спонтанные реакции, неотстоявшиеся эмоции, первые впечатления кому-то могут показаться слишком сырым материалом, не заслуживающим серьезного анализа. Однако, на наш взгляд, эти записи имеют высокую цену.

Е. М. Кузнецов написал в одной из своих статей о М. Чехове: «Показанное им в Хлестакове исключительное мастерство читки, интонации, движения и жеста можно пытаться зафиксировать разве только на пластинке и экране»16. К сожалению, эта выдающаяся роль так и не была нигде зафиксирована, и потому труд, проделанный Кузнецовым, нам представляется необыкновенно важным, имеющим огромный театроведческий потенциал. Ведь гоголевский «Ревизор» еще не раз обрадует или удивит нас в новых сценических воплощениях.

Так, игра М. Чехова оказала несомненное воздействие на одну из самых оригинальных постановок «Ревизора», осуществленную Вс. Э. Мейерхольдом в ГосТИМе (премьера 9 декабря 1926 г.). Высказыванием этого великого мастера об игре М. А. Чехова мы и хотим закончить наше сообщение.

«Хорошие актеры всегда импровизируют; даже в пределах самого точного режиссерского рисунка. Еще до того как я увидел Михаила Чехова в Хлестакове, я уже по рассказам знал, что он в одном месте роли пародирует висящий на сцене портрет Николая I, и, идя на спектакль, предвкушал эту талантливую подробность. Но на спектакле я этого не увидел, хотя Чехов был в ударе и играл прекрасно. Более того — на спектакле я совершенно забыл про свое ожидание этого куска. В тот вечер Чехов сыграл это место иначе, и это было его право, которое у него никто не мог отнять. Он не «забыл» — он заменил это чем-то другим, и отсутствие этой талантливой детали заметили только те, кто смотрел спектакль несколько раз подряд. А когда потом мне говорили: «А Чехов-то как играет с портретом!» — то я говорил: «Да, да», но вовсе не чувствовал себя обкраденным...»17

Спектакли исчезают — что остается? Непосредственная реакция зрителя и всегда субъективная попытка рецензента закрепить мизансцену в слове. Представленные вашему вниманию беглые заметки на полях тоненькой книжки — может быть, единственная объективно удачная попытка такого рода. Записи Кузнецова точно, «след в след», фиксируют и восстанавливают, казалось бы, невосстановимое — виртуозное исполнение роли гениальным актером. Наверное, всякий новый исполнитель роли Хлестакова пристально и с благодарностью будет вглядываться в уникальное сценическое создание Михаила Чехова.

Примечания

1. Соболев Ю. В. МХАТ и его студии // Вестник театра, 1921. — №№ 91-92. — С. 12.

2. Летопись жизни и творчества М. А. Чехова // М. А. Чехов. Лит. наследие: В 2 т. — М., 1995. — Т. 2. — С. 434-561.

3. Дмитриев Ю. У истоков // Сов. эстрада и цирк. — 1990. — № 5. — С. 35.

4. ЦНБ СТД РФ. Фонд Е. М. Кузнецова, дело 2.

5. Блюм В. И. Еще о «Ревизоре в Художественном театре // Театральная Москва, 1921. — № 7. — С. 5.

6. Пиотровский Адр. И. // Ленингр. правда, 1923. — 25 мая.

7. Вахтангов Е. Б. Материалы и статьи. — М., 1959. — С. 214.

8. Гурский Н. В. «Ревизор» Станиславского и... Гоголя. (К постановке его на сцене М. Х. Т. и исполнению М. А. Чеховым роли Хлестакова). — М., 1922. — С. 4-5.

9. Семашко Н. А. Хлестаков (Чехов) с медицинской точки зрения // Известия ВЦИК, 1922. — 16/III. — № 61. — С. 3.

10. ЦНБ СТД РФ. Фонд Е. М. Кузнецова, дело 2.

11. Письмо С. С. Димант. № 41 // М. А. Чехов. Лит. наследие. Т. 1. С. 293.

12. Симонов Р. Н. Творческое наследие: Статьи и воспоминания о Р. Н. Симонове. Примечания и приложения. — М., 1981. — С. 290.

13. Пометы Е. М. Кузнецова по ходу действия пьесы в тексте выделены особым шрифтом. Мы приводим здесь лишь малую их часть, считая своей задачей ввести в научный оборот это уникальное издание. Разбор и анализ всех помет — дело будущих исследователей.

14. Кнебель М. О. Вся жизнь. — М., 1967. — С. 108.

15. Там же. С. 100.

16. ЦНБ СТД РФ. Фонд Е. М. Кузнецова, дело 2.

17. Цит. по изд.: Гладков А. Мейерхольд говорит // Новый мир, 1961. — № 8. — С. 217.

Яндекс.Метрика