«Пиковая дама» А. С. Пушкина в «Игроках» Н. В. Гоголя

Мильдон В. И. (Москва), д.ф.н., профессор ВГИК им. С. А. Герасимова / 2004

Есть несколько поводов сблизить обе вещи. Во-первых, карточная игра, хотя существуют и другие произведения с этою темою, например, «Маскарад» Лермонтова.

Во-вторых, обманутый обманщик. Пушкинский Германн подобен гоголевскому Ихареву: каждый ведет нечестную игру. Ихарев, так тот прямо шулер. Но и Германн небезупречен: он сел за игорный стол, имея на руках, так сказать, крапленые карты — только ему известную тайну выигрыша. В итоге и тот, и другой терпят крах и теряют все, что у них было.

В-третьих, — и это, пожалуй, решающий аргумент — Гоголь осознанно ориентировался на «Пиковую даму», в пользу чего имеется несколько доводов.

Ихарев на расстоянии, только по рисунку «рубашки», угадывает три карты, из них две — тройка и семерка, выигрышные карты Германна. За игрою один из гоголевских персонажей произносит: «На, немец, возьми, съешь свою семерку». Упомянута последняя счастливая карта Германна-немца. Узнав, что Ихарев называет карточную колоду Аделаидой Ивановной, Утешительный удивлен: «Аделаида Ивановна. Немка даже! Слышь, Кугель? Это тебе жена. Кугель. Что я за немец? Дед был немец, да и тот не знал по-немецки». Иными словами, Кугель — обрусевший немец, как и Германн. И снова Утешительный: «Говорят, пиковая дама всегда продаст, я не скажу этого».

Соблазнительно прочитать «говорят» с невысказанным продолжением: говорят в повести Пушкина. Там, действительно, об этом идет речь: и в эпиграфе — «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность»; и в финале, когда Германн вместо туза открывает даму, проигрывает и сходит с ума.

Наконец, последнее перед тем, как обратиться к возможным смыслам гоголевской пьесы, обращенным к «Пиковой даме»: эпиграфом к «Игрокам» автор взял строчку из «Руслана и Людмилы»: «Дела давно минувших дней».

Совокупность перечисленных признаков позволяет с большой долей вероятности утверждать, что Гоголь, сочиняя «Игроков», имел в виду творчество Пушкина, особенно «Пиковую даму».

Неизбежен вопрос: зачем это понадобилось Гоголю? В содержании его вещи имеются мотивы, необъяснимые только формальными причинами: мол, Гоголь воспользовался деталями пушкинской повести, тем более, читая пьесу в контексте гоголевского творчества, соотнося ее с его взглядами на театральное искусство. Театр «служит незримой ступенью к Христианству».1 «Наши комики... восстали не противу одного лица, но против целого множества злоупотреблений, против уклоненья всего общества от прямой дороги».2

Было б странно, если бы думающий так писатель не обратил этих слов к себе.

Чего хочет Германн? Выиграть, не рискуя, наверняка. Он потому лишь наблюдал за игрой, а не играл, что не был уверен в результате. Собственную жизнь он рассматривает средством к другой жизни, но с заранее известным финалом — разбогатеть и жить в свое удовольствие. Об этом свидетельствует его ответ на вопрос, почему он не садится за карточный стол: «Игра занимает меня сильно... Но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Потом, наедине, он приходит к мысли: «Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость».

У Пушкина, следовательно, речь идет о принципах человеческого существования, о смысле жизни, говоря пафосным слогом. Что предпочесть: расчет и трудолюбие или риск и удачу? В таком виде пушкинская вещь приобретает нравоучительный оттенок, которого в ней нет, она не воспитательное сочинение. Но какое? Онтологическое, я полагаю, — о назначении человеческого бытия, и «Пиковая дама» становится одним из поводов установить художественное содержание «Игроков».

Итак, жизнь человека превосходит его мысль о ней. Поэтому расчет расчетом, а нужна и сверхрасчетная осторожность, некая неуверенность, но не обыденная (вдруг проиграю, поэтому не буду играть, а трудолюбиво проживу свой век), а метафизическая: не буду играть, потому что жизнь не игра.

В этой дилемме азарт и риск не противостоят заурядной осторожности, они — ее оборотная сторона, т.е. явления той же заурядности — важное обстоятельство, которое Гоголь мог заимствовать из художественной мысли Пушкина или попросту был согласен с ним, принимая во внимание, как он всегда оценивал Пушкина.

В том же 1833 году, когда написана «Пиковая дама», Пушкин сочинил четверостишие: «Воды глубокие/Плавно текут,/Люди премудрые/Тихо живут». «Тихо» не синоним унылым расчету, осторожности, трудолюбию. «Тихо» значит: самоуглубленно, с проникновением в те жизненные горизонты, где брезжит свет истины. В этой-то глубине тихо, а на поверхности азарт, страсти и/или пошлый, мелкий, независимо от суммы, расчет. Зачем прошло столько столетий, словно спрашивает Пушкин, как не затем, чтобы человек, наконец, понял: премудрость в глубине, и тот, кто предпочитает материальный мир, обречен?

Художественная мысль «Пиковой дамы» состоит и в этой истине, и — не менее важно — в том, что Германн до нее не додумывается, страсть рассчитывать перевешивает. При таком чтении повести карточная игра оказывается аналогом жизни (как играешь, так и живешь) — вот что, скорее всего, заимствовал Гоголь, но сделал по-своему, с очевидными элементами пародии на расчетливую жизнь, чего нет у Пушкина. «Пиковая дама» — трагедия, «Игроки» же — трагикомедия.

Художественная пародия нравоучительности слышится в словах Михайло Александровича Глова, предостерегающего молодежь от карточной игры: «Эх, господа, послушайте старика. Вы молодые люди. Конечно, тут нет ничего худого, больше для развлечения, да и в грошовую игру нельзя много проиграть, все это так, но все... Эх, господа, я сам играл и знаю по опыту. Все на свете начинается грошовым делом, а смотришь, маленькая игра как раз кончилась большой».

«Все на свете» не только оборот языка или оборот, свидетельствующий, что игра и жизнь — синонимы. Дело не меняется оттого, что это произносит член шулерской шайки. А разве жизнь постоянно не обманывает человека? — как будто спрашивает Гоголь. Спасение человека в одном: не участвовать в жизненном обмане, а для этого искать премудрости, остальное приложится. Всякий затевающий обман проигрывает свою жизнь — вот какой смысл мог вкладывать Гоголь-художник в традиционный для мировой литературы образ обманутого плута. Именно в таком, онтологическом значении (имеющем отношение к бытию, а не к обыденной каждодневности) спустя четыре года после «Игроков» Гоголь истолковал «Ревизор» в «Развязке «Ревизора»: город в пьесе — наш душевный град, а чиновники — наши дурные страсти, расхищающие казну нашей души.

В «Игроках» есть некоторые намеки на эти будущие смыслы. Как уже говорилось, карты и жизнь постоянно сопоставляются в пьесе. Кроме того, мошенники, затеявшие обмануть Ихарева, пользуются характерным языком: «высшие тайны», «исследовать глубину познаний», «разобрать крап всякой карты и послать от себя только ключ». Лексика напоминает масонский словарь, пародируемый Гоголем, потому что, по его разумению, масоны тоже обманывались в жизни и обманывали доверившихся им. Но и в этом случае сказанные слова недалеки от лексикона «Развязки «Ревизора».

Тема обманчивости материального мира (требующая особого исследования, поэтому сейчас говорю мимоходом) очень важна в творчестве Гоголя. Карточная игра, шулерство, мошенничество позволяют изобразить картину тотального (онтологического, и потому не только отечественного) обмана. То-то Ихарев восклицает:

«Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. Черт побери, не стоит просто ни благородного рвения, ни трудов. Тут же под боком отыщется плут, который тебя переплутует. <...> Черт возьми, такая уж надувательская земля!»

Да, на всякого плута найдется еще больший, так устроена жизнь, но жизнь плутовская, поэтому бессмысленно обманывать, в конце концов непоправимо обманешь самого себя. Здесь слышатся мотивы будущего 2 тома «Мертвых душ»: на сохранившихся от вторичного сожжения страницах Чичиков близок к раскаянию во всех своих мошенничествах. «Воды глубокие плавно текут» — тот самый путь середины между риском и азартом, с одной стороны, умеренностью и трудолюбием, с другой, который открывался художественному сознанию Гоголя в «Игроках».

Ихарев, убедившись в потере своих денег, тоже, кстати, мошеннически полученных, в отчаянии ропщет: «Только и лезет тому счастье, кто глуп, как бревно, ничего не смыслит, ни о чем не думает, ничего не делает...»

Дуракам счастье — вот его мысль. Ан, нет, возражает Гоголь, если есть счастье, то ни дуракам, ни плутам. Кому же? Нет ответа, полагает писатель, проблема не в счастье, а в спасенье от кабалы материального бытия. Не случайно о счастье рассуждает Ихарев, поверивший, что его неправедный 80 тысяч нажили ему 200 тысяч, почти тройной выигрыш:

«Ведь это для иного век службы, трудов, цена вечных сидений, лишений, здоровья [не исключено, намек на Германна с его расчетом, умеренностью и трудолюбием; но вместе маячит фигура Башмачкина, а если так, то допускаю, что „трудолюбие и умеренность“ Гоголь не считал похвальными качествами, не будь к ним еще чего-то, а именно — мудрости]. А тут в несколько часов, в несколько минут — владетельный принц! Шутка — двести тысяч! Да где теперь найдешь двести тысяч? Какое имение, какая фабрика даст двести тысяч? [Во втором томе „Мертвых душ“ Гоголь ответит: такое имение, как у Костанжогло — у него-то и собрался учиться Чичиков „мудрости управлять трудным кормилом сельского хозяйства“]. Воображай, хорош бы я был, если бы сидел в деревне да возился со старостой да мужиками, собирая по три тысячи ежегодного дохода».

Вот, оказывается, о чем «Игроки»: не только о том, что вор у вора украл, это не походит на Гоголя, надо брать глубже. Речь о смысле существования, спрятанном за сценическими проделками обманщиков. Как и «Пиковая дама» не только анекдот, пусть мастерски изложенный, по оценке Белинского, — а, по крайней мере, с нынешней точки зрения — философская повесть, содержащая внутри куда больше, чем снаружи.

У Гоголя говорится — и этому толкованию придает достоверность именно совпадение с деталями пушкинской вещи — о том, как жить человеку. Вернее, в «Игроках» показано, как не жить, а вот как жить? — этим вопросом Гоголь задастся во 2 томе «Мертвых душ», в «Развязке «Ревизора», «Выбранных местах». Нельзя жить материальными интересами, они — побочное; всякий такой интерес делает человека игроком, следовательно, обманщиком собственной жизни, и нет такого, на кого не нашелся бы еще больший обманщик. Кто смотрит на жизнь, как на игру одних материальных сил, заранее проиграл (уверенный, подобно Германну, Ихареву, в выигрыше), сколько б ни были велики его личные таланты.

Вот почему Ихарев с невольным глубокомыслием заключает: «Такая надувательская земля!» Действительно, весь мир — одни жулики, и ты не исключение, коль скоро твоя жизнь материальна.

Замечательно у Ихарева одно нечаянное этимологическое разъяснение: «Теперь вот я обеспечен. Теперь время у меня свободно [„Покой и независимость“ Германна]. Могу заняться тем, что споспешествует к образованию. <...> Поеду в Москву, пообедаю у Яра. Могу одеться по столичному образцу. <...> А что всему причина? Чему обязан? Именно тому, что называют „плутовством“».

Нельзя исключить еще одного литературного намека, используемого Гоголем, — на слова Репетилова из «Горя от ума»: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом / И крепко на руку нечист; / Да, умный человек не может быть не плутом».

Повторяю, слова Ихарева (с индивидуальной поправкой) не были бы неуместны для характеристики Германна. Пушкин, похоже, задумывался над перечисленными вопросами в «Пиковой даме», которой близки «Игроки», ибо и Гоголь спрашивает: каковы средства? Покой и независимость, о чем, подобно Германну, грезит Ихарев, хороши. Но средства? Все материальное в мире, если оно цель, а не средства, — плутовство, а если средство, то цель — покой и независимость — недостижима или сведется к обеду в Яре.

При справедливости такого толкования я делаю вывод, которым и заканчиваю: можно утверждать, что замысел «Мертвых душ», полученный Гоголем от Пушкина (о чем Гоголь написал в «Авторской исповеди», 1847: «Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение <...> отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал никому другому. Это был сюжет «Мертвых душ»), — этот замысел косвенно обдумывался Пушкиным в «Пиковой даме», разумея под «замыслом» не осознаваемый самим автором (а потому и не определенный им) инстинктивный творческий порыв. Что же касается Гоголя, то в истории Ихарева он столь же косвенно, как Пушкин в «Пиковой даме», обдумывал будущность Чичикова, крах которого (а с ним крах 2 и 3 томов «Мертвых душ») приуготовлен крахом Ихарева, обманутого плута.

Примечания

1. О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности — Н. В. Гоголь Выбранные места из переписки с друзьями.

2. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность. — Там же.

Яндекс.Метрика