Прозаическая миниатюра в творчестве Гоголя и его окружения (Карамзин, Жуковский, Киреевский,Брянчанинов, затворник Георгий)

Прозаическая миниатюра как особая литературная форма принадлежит к числу наименее изученных в нашей науке и в силу этого крайне дискуссионных явлений словесной культуры. Ситуация усугубляется существованием параллельного понятия «стихотворение в прозе»; как известно, под этим названием, представляющим собой кальку с французского, в конце XIX века были опубликованы чрезвычайно пестрые в структурном и жанровом отношении прозаические миниатюры И. С. Тургенева, что послужило основой устойчивого мифа о том, будто бы эта форма введена в русскую словесность именно этим писателем и притом с непосредственной опорой на иноязычный опыт (разные исследователи, как известно, обнаруживают, помимо французских, также немецкие и итальянские корни «Стихотворений в прозе» Тургенева).

Соответственно, все предшествующие опыты русских литераторов с этой формой либо вообще не замечались, либо — в лучшем случае — рассматривались как несамостоятельное, маргинальное явление, имеющее смысл исключительно как источник знаменитого тургеневского цикла. При таком подходе (назовем его традиционным) совершенно неясно, куда «девать» многие произведения отечественных классиков; если говорить о Гоголе, то это касается прежде всего его произведение «1834 год», которое чаще всего относят к отрывкам (или вообще — к незавершенным произведениям).

Между тем при внимательном и беспристрастном взгляде у Гоголя можно обнаружить целый ряд подобных «1834 году» небольших по протяженности (то есть таких, которые в той или иной мере могут относиться к числу миниатюрных) прозаических произведений. Начать этот ряд можно со «статьи» (так, вполне в духе гоголевского времени, когда в журналах таким образом обозначали практически все, в том числе и чисто художественные, произведения, печатавшиеся на их страницах) из сборника «Арабески» «Жизнь», датированной 1831 г.

Это — изображение аллегорического сна, который видит «бедный сын пустыни»; снится персонажу Рождество Христово, перед чудом которого вынуждены склониться три величайших языческих цивилизации человечества, красочно описанные в миниатюре.

В начале 1840-х годов Гоголь снова обращается к лапидарной прозаической форме: сначала в своих трактатах 1843 — 1844 гг. «Правило жития в мире» и «О тех душевных расположениях...» (состоящим из автономных миниатюр «О гневе», «О боязни, мнительности и неуверенности в себе» и «Об унынии», созданию которых, как справедливо писал В. Воропаев, предшествовало составление сборника выписок из творений отцов и учителей Церкви.

К числу миниатюр можно отнести также «Молитву на 1846 год»; «Светлое воскресенье», «Напутствие» и некоторые другие главы «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1844 — 1846); наконец, датируемые 1841 — 1851 гг. «Заметки, наброски, предсмертные записи из записных книжек писателя», опубликованные вместе вскоре после его смерти и приобретшие благодаря этому статус самостоятельных прозаических произведений писателя («Что такое долг», «Труд», «Духовное завещание», «Совет сестрам», «Друзьям моим», «Строки, написанные за несколько дней до кончины»).

Как видим, все перечисленные произведения, безусловно, связаны с традициями духовной прозы; христианское начало несомненно присутствует и в двух первых, «светских», на первый взгляд, миниатюрах писателя, «Жизнь» и «1834», причем последняя прямо перекликается с написанной двенадцатью года позже «Молитвой».

Таким образом, можно констатировать, что для Гоголя обращение к миниатюрной прозе не является случайностью, а произведения, написанные в этой форме, создавались им по сути дела на протяжении всего творческого пути.

Кроме того, как уже говорилось, прозаическая миниатюра — как «светская», связанная прежде всего с традициями сентиментализма и романтизма, так и духовная — зарождается в русской литературе задолго до Гоголя, и тем более — до Тургенева. Причем в форме, близкой к современной, она возникает как раз в творчестве писателей, условно говоря, гоголевской поры, как светских, так и духовных: Карамзина, Жуковского, И. Киреевского, И. Брянчанинова, затворника Георгия.

В своем фундаментальном очерке о «Стихотворениях в прозе» Тургенева М. П. Алексеев справедливо называет в качестве одного из первых опытов в этом роде лирический этюд Карамзина «Деревня» (1791); после этого в начале 1820-х годов великий историограф создает еще несколько прозаических миниатюр, причем как собственно лирических, так и сюжетных.

В самом конце восемнадцатого столетия обращается в лирической прозаической прозе и начинающий поэт В. Жуковский; его первые опыты «К надежде», «Истинный герой» и «Мысли на кладбище» (1797 — 1800) очень напоминают прозаических переводы из западной поэзии, которые постоянно публиковались в русских журналах того времени.

Характерно, что в последние годы жизни Жуковский (причем тоже в 1840-е гг.) снова обращается к прозаической миниатюре и создает два небольших духовно-философских цикла «Рассуждения и размышления» и «Мысли и замечания» (1846 — 1847). Вот образец одной из них:

«Азъ есмь

Азъ есмь Боіъ твой. Благоугождай предо мною и буди непорочен (Быт. 17. 1). Вот что было сказано Господомъ верному Аврааму. И действительно: кто перед Богом, тот на пути к совершенству. Мы не иначе можем отклониться от святаго пути, как потеряв Бога из виду, как перестав видеть его одного во всем. Откуда иду я, когда не вижу тебя, свет единственный, предмет единый, к которому должны быть направлены все шаги мои... О взор, полный любви и доверенности, путеводящий ко благу верховному человека! О Боже, тебя одного желаю видеть во всем, на что устремляются мои очи, что в доме твоего провидения представляется моему вниманию. Сердце мое бодрствует для тебя посреди забот и должностей и мыслей, меня занимающих, поелику в них я вижу твою волю. Так, все внимание мое должно сосредоточиваться в тебе. Что иное могло бы привлекать меня во всем этом множестве, меня окружающем, когда бы не ты возбуждал меня к делам, когда бы не тебя повсюду я находил и видел?

Итак да останутся очи мои возведенными в горы, откуда приидет помошь моя и сила. Напрасно буду смотреть себе под ноги, дабы не споткнуться и избежать угрожающих мне со всех сторон напастей. Опасность под ногами моими, но спасение мое свыше. Туда обращав взор мой, чтобы видеть тебя, моего Спасителя. Все без тебя опасная сеть. К одному тебе да устремляются очи мои и сердце. Хочу видеть одного тебя, на тебя одного полагаю надежду. Враги осаждают меня непрестанно. Собственная слабость меня устрашает. Но твое всемогущество поддержит мое безсилие.

Января 16 — 28. 1846».

В 1839 выходят из печати «Письма Затворника Георгия» (которого Гоголь упоминает и цитирует в своих «Выписках» наряду с классиками святоотеческой литературы), состоящие из прозиметрических миниатюр, оформленных в виде писем и дневниковых записей:

«Ничто не может сравниться с тем покоем, в котором хранится бесценная тишина и неизреченное безмолвие. Ах! нет никаких слов к изъяснению, как превосходно наслаждается сердце призыванием сладчайшего Христа. О, сколько можно, сколько можно удаляйся от молвы, уклоняйся от суетных людей, употреби свою волю и ревность на взыскание угодного пред Господом и на приобретение вечных вещей. Все временное изменится, но вечное пребудет вечно. Не позволяй рассеяваться добрым мыслям: оно от доброго сердца не должны отлучаться в дом чуждого: все там чуждо где не назидается душа во спасение и не просвещается страхом Божьим. О, коль много мы обязаны дорожить временем в скоротечной нашей жизни! Оно дано нам для непрестанного занятия тем, чем только удобнее может достигнуть совершенного просвещения душа. О душа моя! не преставай дышать тем светом, в который мы должны войти по призванию. Лучше пусть померкнет свет в глазах, только бы душа не была мрачна и сердце не было ожесточено.

Сентября 19 — 14 дня, 1827 г.».

Наконец, в начале 1840-х годов создаются «Аскетические опыты» Игнатия Брянчанинова, включающие шесть миниатюрных текстов: «Дума на берегу моря», «Сад во время зимы», «Кладбище» (1844), «Древо зимою пред окнами келлии», «Дневный Апостол 1-го Февраля 1840 года», «Молитва преследуемого человеками»; известно, что этот духовный писатель сочинял также стихи, а свои прозаические опыты иногда называл «элегиями».

«Кладбище

После многих лег отсутствия посетил я то живописное село, в котором я родился.

Давно-давно принадлежит оно нашей фамилии. Там — величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широкими развесами дерев лежат прахи тех, которые их насадили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной панихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священнослужителей.

Услышал я имена почивших — живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уединение на кладбище! какая чудная, священная тишина! сколько воспоминаний! какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, божественным песнопениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило собою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждением. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцев моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях, и также — только в течение краткой чреды своей, также увянут, исчезнут.

Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе!

20 Мая 1844 года».

Как видим, многие прозаические миниатюры гоголевского времени — духовные произведения. Однако параллельно создаются и произведения вполне светского содержания: так, 1825 — 1826 гг. датированы прозаические миниатюры Д. Веневитинова «Три эпохи любви» и «Золотая арфа»; в 1827 году появляются миниатюрный рассказ И. Киреевского «Царицынская ночь» и «Сонеты» Мицкевича в прозаических переводах П. Вяземского — своего рода именно «стихотворения в прозе», повторяющие членение текста на строфы, однако не содержащие и следов метра; в 1831 и 1832 гг. пишет миниатюры «Купальский вечер», «Алкид в колыбели» и «Бродящий огонь» О. Сомов, в 1833 — аллегорию «Три художника» Н. Станкевич.

Важным событием в истории оригинальной русской прозаической миниатюры становится издание в 1826 г. Федором Глинкой его «Опытов аллегорий в стихах и прозе» Ф. Глинки, половину которого занимают миниатюры в прозе. Затем публикует свой роман «Странник», состоящий из миниатюрных стихотворных, прозаических и прозиметрических автономных главок А. Вельтмана. Чуть позднее, в 1844 г. выходит знаменитая книга В. Одоевского «Русские ночи», включающая миниатюрные новеллы «Бал» и «Мститель», а также появляются в печати «Малороссийские анекдоты» и другие прозаические «мелочи» Квитки — например, его рассказик «Мать»:

«— Что ты, Наденька, так пристально смотришь в окно? Оставила и работу свою, а сама как будто преследуешь кого взором? — Так говорила Варвара Михайловна дочери своей, пятнадцатилетней Наденьке, сидевшей у окна за пяльцами. Мать ее долго смотрела на нее молча, наконец, заметив, что она все больше и больше преследует какой-то предмет глазами, спросила у нее:

— Давно замечаю, маменька, какую-то женщину, идущую вдоль улицы. Или она очень устала от долгого пути, или узнает места. Поглядите, маменька, сами: видите ли, то пойдет, то стоит на месте... присматривается на дом наш, разглядывает по сторонам, как будто поджидает кого, чтобы расспросить о чем ... но нет; видите ли, вот проходят мимо нее двое, и она, как будто хотела их спрашивать, но остановилась и как будто в нерешимости... Посмотрите, посмотрите... с каким она вниманием смотрит на дом наш... вот перекрестилась, отерла глаза... Бедненькая! она плачет!.. вот пошла... остановилась, ломает руки... Маменька, душенька! побегу я к ней, расспрошу, что ей надобно?.. — так говорила Наденька, целуя руки у матери и сама утирая слезки, показавшиеся на голубых глазках ее.

— Как это можно, мой друг? — сказала Варвара Михайловна с небольшим упреком. — На что это будет походе, когда ты, среди дня, побежишь по улице.

— Но, маменька, мы в деревне. Кто из крестьян наших имеет понятие о приличии. Я же побегу, чтобы утешить странную, зашедшую к нам в деревню, вовсе не по большой дороге, и, как по всему видно, несчастную!

— Это никто больше, как нищая какая-нибудь, — с пренебрежением сказала Варвара Михайловна, нюхая из золотой красивой табакерочки табак. — Тебе же сколько раз уже твердила я, что ты не должна разговаривать с каждым без разбора, а тем более с такою бродящею. Сделай милость, Наденька, — примолвила она с некоторой строгостью, — помни, что ты дочь генерала и уже на возрасте. Не выпуская этого из памяти, так веди себя и соразмеряй свое обращение с каждым. Вчера мне до слез было грустно, когда ты во время прогулки оставила меня и интересный рассказ отца, побежала пособлять какой-то гадкой старухе перелазить через плетень. И это дочь моя?..».

Параллельно адресованным в печать и опубликованным произведениям прозаические миниатюры используются в гоголевскую пору и в маргинальном качестве: именно так выглядят некоторые переводы стихотворений прозой (например, датированные 1830 — 1831 гг. переводы стихов Байрона, выполненные М. Лермонтовым; прозаические автопереводы на французский язык стихотворений Баратынского (1843) и лирические наброски поэтов (например, одна из идиллий Дельвига, безоговорочно относимая современным издателям к числу черновых набросков, прозаические лирические записи Ф. Тютчева) и прозаиков («Отрывки и мысли» (1833 — 1837) А. Герцена. «Исторические афоризмы» (1836) М. Погодина).

Большинство перечисленных произведений — наряду с наличием у многих из них вполне конкретных литературных источников — демонстрируют несомненную ориентацию на стиховую культуру. Это выражается, помимо малого, сопоставимого с размерами стихотворного текста, объемом, также в таких формах присутствия в их прозе стиха, как непосредственный монтаж прозаического и стихотворного материала (в новелле Киреевского и многих миниатюрах Георгия), в использовании стихоподобной строфики, а также силлаботонической метризации прозаического текста (более всего — у Глинки и у Гоголя).

Так, «1834 год» оказывается чрезвычайно насыщенным (0, 34) выразительными метрами текстом, что вполне вписывает его в романтическую традицию малой прозы: здесь мы обнаруживаем такие стихоподобные (по большей части — ямбические) ямбические фрагменты: «Нет, это не мечта!» (трехстопный ямб); «У ног моих шумит мое прошедшее...» (пятистопный ямб), «О! Не скрывайся от меня, / пободрствуй надо мной» (аналог двух строк ямба подряд — четырех- и трехстопной); «О, будь блистательно, будь деятельно» (Я4); «Будь и ты моим ангелом» (анапест); «О, разбуди меня тогда, не дай им овладеть...» и «О! Я не знаю, как назвать тебя, мой гений» (оба — Я6); «Я на коленях, я у ног твоих!» и «Над ними будет веять недоступное / земле...» (Я5).

Сравни у Глинки: его миниатюра «Свидания в Луне» начинается ямбической цепью: «В кипящей юности моей, когда я ничего не знал еще о жизни, людях и свете, я видел жизнь и свет...». Метризует Глинка и многие другие зачины и финалы: «Чувство ясной надежды и тихой любви почивает в груди человека»; «Все было весело, только печалились мы»; «Когда и где увидимся с тобою», «Засветлелся серебряный дым облаков», «Пока не разорвется нить небесного союза». Строкой шестистопного ямба открывается также неопубликованная миниатюра Глинки «Весна (аллегорическая)»: «Она идет, она спешит, она летит».

Характерно при этом, что Гоголь активно обращается к метру только в самой «литературном» из своих прозаических миниатюр; в его малой духовной прозе ритм текста ориентирован в основном на риторическую модель традиционных жанров, таких как молитва, духовное завещание или нравственное рассуждение.

Сравнение вполне соотносимых по объему и по основной мысли (уповающий взгляд на наступающий год) «1834 года» и «Молитвы на 1846 год» позволяет обнаружить еще ряд интересных закономерностей, характерных для эволюции писателя в целом.

В «1834 год» писатель обращается к своему гению и, если можно так сказать, молится ему; в 1846 году место гения закономерно занимает Бог. Соответственно, в раннем произведении обращение «Боже» встречается лишь однажды, а в «Молитве» — 15 раз; «ты» в первом тексте — обращение к «жизни душе моей, моему гению», в позднем — к Богу (еще семь раз только в именительном падеже); в «1834 годе» неоднократно (семь раз в именительном падеже, 18 раз — в косвенных) использовано личное местоимение «я», кроме того, 16 раз употреблено притяжательное местоимение «мой» в разных формах; в «Молитве» их тоже немало, но тут они уравновешены адресованной к Богу формой «Ты, Тебя, Твой), «я» же в именительном падеже использовано лишь однажды.

Контрастны и итоги миниатюр: в то время как Гоголь 1834 года, уповая на себя самого, клянется: «Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны», зрелый писатель просит Всевышнего: «Боже, дай полюбить еще больше людей. Дай собрать в памяти своей все лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить. О, пусть же сама любовь будет мне вдохновеньем». При этом вдохновение как символ творчества, как видим, оказывается главным, ключевым словом обоих финалов.

Подводя итоги этих кратких заметок, можно констатировать, что художественные потенции прозаической миниатюры активно использовались Гоголям, а также многими его предшественниками и современниками. В творчестве писателя это — прежде всего идеальная форма для создания лапидарной духовной прозы; однако в раннем творчестве Гоголь использовал возможности миниатюрного жанра и за пределами религиозного творчества, чему тоже есть интересные параллели в литературе его времени.