«Шинель» и ее современники
Калашникова О. Л. д.ф.н., профессор Днепропетровского национального университета / 2008
«Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя»
«Ведь на самом деле Акакий Акакиевич был смешной идиот»
(Н. Г. Чернышевский)
«Публика до сих пор почти ничто прямым образом не знает о том, какими именно стремлениями руководился Гоголь»
(Н. Г. Чернышевский)
Многим произведениям Гоголя была уготована мифологическая роль, но, пожалуй, ни с одним из созданных писателем культурных мифов так однозначно не связывают всю историю русской литературы, как это произошло с «Шинелью».
Судьба небольшой повести, справедливо претендующей на роль отечественного культурного мифа, показательна. Она создавалась как бы на обочине основных замыслов писателя. Как утверждает П. В. Анненков, замысел «Шинели» относится приблизительно к 1834 г., а вот первую редакцию с названием «Повесть о чиновнике, крадущем шинели» (точнее, ее фрагмент) записал под диктовку Гоголя в Мариенбаде М. П. Погодин в июле 1839 года, то есть тогда, когда уже были созданы и «Вечера на хуторе близ Диканьки», прославившие Н. Гоголя, и «Миргород», и «Ревизор». Напечатана же «Шинель» была только в 3 томе собрания сочинений Гоголя в 1842 г., в год выхода «Мертвых душ», вызвавших многолетнюю, даже многовековую полемику вокруг имени и творения писателя. В силу всех этих обстоятельств рождения «Шинель» вполне могла остаться в тени вершинных творений Гоголя, но этого не произошло. Более того, именно эта маленькая повесть стала визитной карточкой нового направления в русской литературе. А давно обретшие статус афоризма слова Ф. Достоевского, сказанные в беседе с французским критиком М. де Вогюэ, вышли за рамки констатации факта бесспорного влияния Гоголя на натуральную школу, а через нее и на последующее развитие отечественной литературы и обрели значение формулы, декодирующей ментальную сущность русской послегоголевской словесности.
Современники Н. Гоголя, так яро спорившие о его «Ревизоре», «Мертвых душах» и «Выбранных местах из переписки с друзьями», почти не полемизировали о «Шинели». Но это лишь кажущееся «почти».
Число непосредственных откликов современников писателя на рассказанную Гоголем трагическую историю жизни одного петербургского «вечного титулярного советника» Акакия Акакиевича Башмачкина невелико.
В. Белинский, посвятивший Гоголю немало статей и анализирующий его творчество подробно во всех обзорах русской литературы, только вскользь прямо упомянул «Шинель», навав ее «одним из глубочайших созданий Гоголя»1, а характеризуя первую публикацию повести в 1842 г., лаконично заметил: «Шинель» есть новое произведение, отличающееся глубиной идеи и чувства, зрелостию художественного резца«2. Даже в программной для натуральной школы работе «Петербургский сборник» (1846 г.), называя Гоголя «Коломбом той неизмерной и неистощимой области творчества, в которой должен подвизаться г. Достоевский» и устанавливая близость героев «Бедных людей» и «Двойника» к Поприщину и Акакию Акакиевичу Гоголя, Белинский никак не выделяет роль «Шинели», замечая, что «Гоголь только первый навел всех (и в этом его заслуга, которой подобной уже никому более не оказать) на эти забитые существования в нашей действительности, но <...> г. Достоевский сам собою взял их в той же самой действительности»3.
Возможно, такая ситуация объяснялась отчасти тем, что возраставшее в геометрической прогрессии количество повестей о бедном чиновнике, созданных в рамках натуральной школы писателями разного уровня таланта, беспощадно эксплуатировавшими заявленную гоголевской «Шинелью» тему, делали школу объектом справедливой критики. За какие-нибудь два-три года было опубликовано около 150 повестей о бедном чиновнике таких разных писателей, как Некрасов и Афанасьев, Даль и Зотов, Панаев и Корф, Григорович и Пальм, Соллогуб и Нестеренко. Даже сюжетно эти произведения были настолько близки, что почти не различались в восприятии современников их авторов4. Против засилья русской печати темой «маленького человека» выступили тогда почти все литературные журналы: «Москвитянин» (1846, № 2), «Финский вестник» (1847, № 1), «Отечественные записки» (1847, № 6), «Современник» (1850, № 2), «Санктпетербургские ведомости» (1847, № 4).
Может быть, потому Белинский и не вспоминал лишний раз маленькую повесть Гоголя, клишированную в часто низкопробных, карикатурных подражаниях ей.
И все же гоголевская «Шинель» оказалась в центре развернувшейся в 1840-е гг. полемики славянофильской критики с Белинским о натуральной школе. Еще в 1845 г. А. Хомяков в статье «Мнение русских об иностранцах» противопоставил Гоголя гоголевскому направлению в русской литературе. Рассматривая образ чиновника и его роль в тогдашней российской словесности, критик признает право на изображение «мертвенности этого лица» только за художником, к каковым он относит Гоголя, принадлежащего «жизни». Что же до подражателей Гоголя, «литераторов, созданных или воспитанных чужеземною образованностью», отнесенных Хомяковым к «публике», то им в таком праве отказано.
На противопоставление Гоголя натуральной школе ориентирован и Шевырев, объявивший новую школу «наказанием Гоголя». В объектив критика попадает одно из наиболее талантливых произведений натуральной школы: роман Достоевского «Бедные люди». Обвинив это творение в трех грехах: «тенденции филантропической», «тенденции социальной», «тенденции цивилизующей», критик оппозиционирует ему «Шинель», которая «вне всякой тенденции»5.
К. Аксаков развертывает антиномию «Гоголь — Достоевский» в плоскости эстетической и отказывает автору «Бедных людей» в звании «художника», поскольку не находит у него того «бесцельного искусства», которое «дает мысли, содержанию соразмерный и высоко действительный образ»6.
Отношение славянофильской критики к гоголевскому направлению в русской литературе, как известно, обобщается и получает программное звучание в обширной работе Ю. Самарина «О мнениях „Современника“, исторических и литературных», опубликованной во втором номере «Москвитянина» за 1847 год под псевдонимом «М...З...К...». Объектом размышлений Ю. Самарина, одного из самых последовательных противников натуральной школы, становятся три статьи, вышедшие в первом номере обновленного «Современника» в 1847 году: «Взгляд на юридический быт древней России» К. Д. Кавелина, «О современном направлении русской литературы» А. В. Никитенко и «Взгляд на русскую литературу 1846 г.» В. Г. Белинского. Белинский сам невольно дает повод для критики новой школы, относя к ней и реалистическое «гоголевское направление», которое «вполне обнаружилось с 1836 года»7, и новые процессы, усилившиеся в литературе с середины 1840-х гг., и ту «партию» «Отечественных записок», а позже «Современника», которая внешне выражала творческое единство «нового направления»8. Придерживаясь именно этого расширительного толкования термина «натуральная школа», вовлекая в орбиту анализа не только значительные произведения продолжателей традиций «Шинели», но и создания многочисленных вульгаризаторов Гоголя, Самарин показывает несостоятельность бесчисленных подражаний, называя их карикатурами и клеветой на действительность, пародиями на созданные Гоголем типы, настаивает на односторонности натуральной школы, перенявшей у Гоголя «одно содержание», и приходит к выводу, прямо противоположному выводам Белинского: направление натуральной школы бесперспективно, а ее влияние безвредно, потому что ничтожно. Такая оценка Ю. Самарина, отчасти справедливая, обнажившая несостоятельность тезиса Белинского «чем больше их („обыкновенных талантов“ — О. К.), тем лучше для литературы»9, обусловила своеобразную позицию автора «Ответа «Москвитянину», как бы обошедшего молчанием пристрастные разборы Самарина, но вместе с тем попытавшегося провести водораздел между действительно натуральной, гоголевской школой, и теми эпигонами, которые не могут рассматриваться как часть ее. «Что он (Гоголь. — О. К.) несравненно выше и важнее всей своей школы, против этого мы и не думали спорить», — замечает автор «Ответа «Москвитянину»10.
В начатой через два года после смерти писателя «Истории моего знакомства с Гоголем» С. Т. Аксаков говорит о «Шинели», вспоминая о том положительном впечатлении, которое вызвало в Москве издание сочинений Гоголя в 1842 г.: «Конечно, новые ваши творения,— пишет он Гоголю 8 февраля, — например, „Шинель“ и особенно „Разъезд“, сначала так нас поразили, что мы невольно восклицали: „это выше всего“; но впоследствии, повторив в несчетный раз старое, увидели, что и там та же вечная жизнь, те же живые образы»11.
Как жесткую правду о самих себе прочитали повесть Гоголя многие. А. И. Герцен вспоминает о ней в «Былом и думах», рассказывая, как попечитель Московского учебного округа граф С. Г. Строганов, сказал журналисту Е. Ф. Коршу: «Какая страшная повесть Гоголева „Шинель“, ведь это привидение на мосту тащит просто с каждого из нас шинель с плеч»12. Осознавая степень влияния повести Гоголя на мировоззрение своего поколения, и сам Герцен лаконично означил ее как «колоссальное произведение»13.
Иностранцы, приобщившиеся к произведениям Гоголя еще в 1840-е гг., не оставили без внимания «Шинель»: «Из собрания его повестей, — отметил уже в 1843 г. польский писатель М. Грабовский, — больше всего мне понравилась „Шинель“... Какую бесконечную новость и разнообразие представляет нам эта душа человеческая, равно драгоценная во всех своих состояниях и положениях! Сколько находим поэзии в этих зрелищах повседневной прозы! В последнем отношении не знаю писателя, который бы лучше Гоголя умел самый обыкновенный предмет обвеять дыханием поэзии, — и это дает ему высокое место между поэтами всех веков и народов»14.
Для самих участников натуральной школы «Шинель» стала синонимом нового искусства, реалистического слова о действительности. Так, Д. В. Григорович рассказал в воспоминаниях о том, какую роль сыграло произведение Гоголя в работе над очерком «Петербургские шарманщики», вошедшем в «Физиологию Петербурга»: «Попав на мысль описать быт шарманщиков, я с горячностью принялся за исполнение. Писать наобум, дать волю своей фантазии, сказать себе: „и так сойдет!“ — казалось мне равносильным бесчестному поступку; у меня, кроме того, тогда уже пробуждалось влечение к реализму, желание изображать действительность так, как она самом деле представляется, как описывает ее Гоголь в „Шинели“, — повести, которую я с жадностью перечитывал»15.
Ф. М. Достоевский, не единожды в своем творчестве «переписавший» гоголевский сюжет о «маленьком человеке», показав иные возможные варианты развития судьбы униженных и оскорбленных, полемизировавший в «Бедных людях» с повестью Гоголя, являвшейся тогда эталоном гуманизма натуральной школы, изменил сам принцип бытописания, ориентируя его на традиции «Станционного смотрителя» Пушкина, превратив «маленького человека» из «объекта наблюдения и описания» в субъект, желающий «быть понятым, ищущий сострадания себе подобных»16. Тем не менее, именно Достоевский декларативно установил абсолютную степень своего родства именно с «Шинелью» Гоголя, из которой вышли все.
Автор романа «Что делать?», название которого для русского сознания тоже мифологично, отнесся к гоголевской «Шинели» противоречиво. Конечно, Н. Чернышевский вслед за В. Белинским поставил Гоголя во главе особого «гоголевского периода» развития русской литературы. Конечно, в многочисленных работах, заметках, рецензиях, статьях, наиболее известными из которых являются «Очерки гоголевского периода русской литературы», «Сочинения и письма Н. В. Гоголя. Издание П. А. Кулиша. Шесть томов», Чернышевский пытается осмыслить место творчества Гоголя в логике движения русской литературы, показать значимость гоголевского направления в истории отечественной словесности. При этом объективно работы революционно-демократического критика способствовали продолжению дискуссий вокруг Гоголя, имя которого оказалось после смерти автора «Выбранных мест из переписки с друзьями» практически под запретом (достаточно вспомнить печально известную ссылку Тургенева, посмевшего в печати откликнуться на смерть Гоголя)17. Но в то же время в 1861 г. в статье «Не начало ли перемен? Рассказы Н. В. Успенского. Две части» появляется некая новая негативная нота в оценках гоголевского направления, когда Н. Чернышевский пишет: «...повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями — все это насквозь пропитано запахом „шинели“ Акакия Акакиевича»18. Как видим, будущая «формула Достоевского» уже предложена, но скорее со знаком «минус», чем «плюс», ибо Чернышевский не принял гоголевское идеализированно-умиленное любование страданиями народа (который мыслился в образе Башмачкина): «Ни одного слова жестокого или порицающего. Все недостатки прячутся, затушевываются, замазываются. Налегается только на то, что он несчастен, несчастен, несчастен»19. Задавшись вопросом, а заслуживал ли Акакий Акакиевич другой судьбы, сделал ли он что-нибудь, чтобы изменить судьбу, Чернышевский достаточно резко выносит приговор ни на что не годному гоголевскому герою: «...Акакий Акакиевич имел множество недостатков, при которых так и следовало ему жить и умереть, как он жил и умер. Он был круглый невежда и совершенный идиот, ни к чему не способный»20.
И это сказано о том самом «маленьком человеке», который стал в 1840-60-е гг. едва ли не главным героем русской литературы, тем, во имя которого и следовало писать! Для Чернышевского в такой литературе (читай — гоголевском направлении) нет никакой пользы: в прекраснодушном и пассивном сочувствии к герою «Шинели» нет ничего, кроме самолюбования собственной способностью «трогаться, умиляться, сострадать несчастию, проливать над ним слезу, достойную самого Манилова»21. Упоминание другого гоголевского мифа в этом контексте более чем уместно, так как позволяет обозначить всю бесполезность (маниловщину) продвижения русской литературы только по пути «Шинели». Революционер-демократ Чернышевский ориентирует современного ему читателя, писателей и литературную критику на другое поколение — «мальчишек», вроде Н. В. Успенского, рассказывающих неприглядную правду о народе, которая, быть может, выведет народ из «летаргического состояния умственной жизни»22. Возможно, и Чернышевский сгущал краски, обвиняя автора «Шинели» в сознательном нагнетании жалостливо-сентиментального в изображении Акакия Акакиевича, ибо, если критик сумел увидеть негативное в персонаже повести и сурово осудить Башмачкина как «ни к чему не способного идиота», то это было прописано самим Гоголем.
Гоголь становится объектом полемики между «партией Чернышевского» и «эстетической» критикой, противопоставившей Пушкина как воплощение совершенного, гармонического искусства, исполненного добра и света, Гоголю, его беспощадному, безрадостному, сатирическому взгляду на человека. Эхом отзовется эта ставшая общим местом антитеза «Пушкин — Гоголь» в самом начале XX века в работах В. Розанова, окрестившего Гоголя «гением разрушения».
В те же 1860-е гг. Аполлон Григорьев, строя принципы своей «органической критики» на теории «прямого» и «косвенного» отношения художника к действительности, обратился и к повести Гоголя «Шинель» как своеобразному образчику косвенного, то есть сатирического, гоголевского, по его словам, «раздраженного» изображения жизни, противопоставляя ему истинное искусство, в основе которого лежит прямое, непосредственное отношение художника к действительности, не раздражение, а «ясное уразумение действительности»23. Так «Шинель» опять развела Пушкина и Гоголя, гуманистическую и сатирическую линии развития русской литературы.
Итак, современники возносили и поносили «Шинель» за одно и то же: сочувствие к маленькому, бедному чиновнику и правдивое изображение мелкой жизни «вечного титулярного советника»: они хотя и осознавали, что с Гоголя начался новый, «гоголевский» этап развития отечественной словесности, но разошлись во мнениях о том, хорошо это или плохо.
Примечания
3. Белинский В. Г. Петербургский сборник // Белинский В. Г. ПСС. Т. IX. М., 1955. С. 551.
4. Цейтлин А. Г. Повести о бедном чиновнике Достоевского. М., 1923. С. 7-31.
5. Москвитянин. 1846. № 2. С. 165-172; № 3. С. 176-188.
6. Московский литературный и учебный сборник на 1847 год. С. 27-29.
7. Белинский В. Г. Русская литература в 1845 г. // Белинский В. Г. ПСС. Т. IX. М., 1955. С. 388.
8. Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX столетия. М., 1958. С. 14-15.
10. Белинский В. Г. Ответ «Москвитянину» // Белинский В. Г. ПСС. Т. X. М., 1956. С. 243.
12. Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч. Т. IX. М., 1956. С. 194.
13. Герцен А. И. Собр. соч. Т. XXVI. М., 1956 С. 78.
14. Манн Ю. В. Гоголь // История всемирной литературы. Т. 6. М., 1989. С. 369-384.
15. Григорович Д. В. Полн. cобр. cоч. Т. 12. СПб., 1896. С. 266-267.
17. Никитенко А. В. Дневник. Т. 1. М., 1955. С. 345-352.
18. Чернышевский Н. Г. Литературная критика: В 2-Т. Т. 2. М., 1981. С. 217.