В статье сделана попытка раскрыть роль Гоголя в обозначении программы пушкинского «Современника», исходя из игровой природы поэтики редактора нового журнала. Создавая «Современник» в полемике с популярной, но «беспринципной» «Библиотекой для чтения» О. Сенковского, Пушкин мечтал о своем читателе: умном и тонком, способном размышлять и разгадывать истинный смысл похвал и критики, провозглашенной с «высоким» пафосом или спрятанной под покровом иронии. Поэтому Пушкин не спешит подписаться под четко сформулированной, открыто назидательной просветительской программой, изложенной в статье Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», снимая имя автора, делая Гоголя одним из голосов в «живом разговоре» с читателем журнала. Осуществляя эстетическое воспитание читателя через игру с ним в своем художественном творчестве, Пушкин сохраняет ситуацию игры и в журналистике, что и определяет особую роль Гоголя в обозначении программы пушкинского журнала.
Автор предполагает, что в «Игроках» Гоголь сознательно следовал «Пиковой даме» Пушкина, ибо разделял ее художественную идею: жизнь человека не игра. Эту идею Гоголь выразил по-своему: для него всякий обманщик может проиграть не имущество, но свою жизнь. В образе Ихарева Гоголь мог обдумывать будущее Чичикова (2 и 3 томов «Мертвых душ»), тоже игрока, который, в отличие от персонажей «Игроков», должен был отказаться от жизни мошенника ради жизни праведника.
В статье предпринимается сравнительный анализ трагедии Пушкина «Скупой рыцарь» и поэмы Гоголя «Мертвые души». Два великих произведения русской литературы объединяет, по мнению автора, онтологическое понятие об «отрицательной» ценности. Это понятие представлено в «образах» золота-сокровища у Пушкина, и мертвых душ — у Гоголя. «Золото-сокровище» и «мертвые души» — это признаки того, что Пушкин-поэт и Гоголь-поэт переживают отрицательные стадии своего поэтического бытия, становятся антагонистами по отношению к себе. Однако эти стадии — необходимы в событии поэтического бытия, завершающегося достижением непосредственно словесной формы.
Тема доклада «Гоголь и...» традиционно предполагает такое сопоставление авторов, при котором выявляются скорее сходства, нежели различия Второй тип доклада на подобную тему, менее распространенный, строится как противопоставление двух авторов. Следуя этому второму пути, я предлагаю конспективный анализ повести, которая в творчестве Пушкина просто не могла возникнуть. Интерес этому анализу должен придать способ рассмотрения материала — под углом зрения, сосредоточенного на событийной организации гоголевского нарратива. Рассматривается система следующих приемов: снятие значимости приема сдвига нарративной маски, десемантизация жанровых и стилистических средств, отказ повествователя от авторитетной роли, разрушение традиционных сюжетных структур. Центр этой системы — превращение события сюжетного текста в нулевое положение структуры, подчиненное закону серийности. Дурная бесконечность серийно выстроенного нарратива противопоставляется сходным в отношении к некоторым законам поэтики раннего реализма «Повестям Белкина».
Рассматриваются модели мира, которые лежит в основании «Сорочинской ярмарки» Гоголя и «Выстрела» Пушкина. Купля и продажа товаров на ярмарке реализуются посредством обрядов, имеющих истоком архаичные отношения обмена, связанные с ритуалом жертвоприношения. «Красная свитка», которую приносит на ярмарку черт, является ресурсом, не вступающим в отношения купли и продажи. Симпатическая сила, которая тянет друг к другу парня и девушку, аналогична тем мистическим силам, которые заставляют воссоединиться разорванные куски красной свитки. Соединению любящих способствует «волшебный помощник» в лице цыгана, которому герой жертвует своих быков. Обращение к ритуалам «антиповедения» позволят по-новому взглянуть как на цикл «Вечеров на хуторе близ Диканьки», так и на «Мертвые души» Гоголя. В случае пушкинского «Выстрела» речь идет о двух параллельных ритуалах — карточной игры и дуэли. Оба они восходят к архаичному обряду гадания, или испытанию судьбы.
Доклад посвящен еще одному пункту, «разводящему» Пушкина и Гоголя. Это отношение того и другого к личности Булгарина, а вместе с тем и к проблеме противостояния массовой и элитарной литературы. Если Пушкин непримирим к Булгарину как к явлению грядущей массовой культуры и ее олицетворению, то отношение Гоголя к писателю, называвшему себя «оруженосцем и конюшенным публики» (явленное в письмах, публицистике и прозе) далеко не так однозначно. Скорее, смешано и невнятно. Потому что ему, как и Булгарину, близка ориентация на широкого массового читателя.
В статье прослеживается событийная и внутренняя смысловая связь между стихотворением А. С. Пушкина «Русалка» (1819), русалочьей тематикой в творческом сознании Н. В. Гоголя, переписавшего стихотворение Пушкина и подарившего список в 1839 г. Моллеру, и картиной Ф. А. Моллера «Русалка» (1840), написанной как своеобразная иллюстрация к пушкинскому стихотворению.
В статье выявлены неучтенные ранее возможные источники сюжетной ситуации с «Носом» в «Невском проспекте».
В статье дается сопоставительный анализ образов Скупого рыцаря и Плюшкина в аспекте исторической поэтики. Утверждается недостаточность традиционного подхода к ним в рамках литературного архетипа скупца. «Маленькие трагедии» проанализированы как ближайший по отношению к «Мертвым душам» интертекст. Характерный для героев Пушкина и Гоголя мотив припрятывания своих богатств рассмотрен на широком культурно-историческом фоне. Показано, что в семантике образов Барона и Плюшкина существенную роль играют библейские мотивы и реминисценции. Особое внимание уделено анализу «Иов-ситуации» у Пушкина и Гоголя. Утверждается, что пушкинский образ проецируется на архетип Иова дерзающего, а гоголевский — через травестийную модель жития юродивого — на архетип Иова многотерпеливого. Это позволяет по-новому оценить эстетический и философский смысл диалога двух великих писателей.
В статье рассматривается, как в повести «Шинель» в ракурс изображения писателем современного ему быта попадает и широкая историческая перспектива. Особенности историзма «Шинели» становятся весьма заметными при ее сопоставлении с «Медным всадником» и «Капитанской дочкой».
В отличие от Пушкина, отчетливо разграничившего в «Медном всаднике» и «Капитанской дочкой» петровскую и екатерирнинскую тематики, Гоголь в повести «Шинель» их своеобразно объединил. Сложная контаминация этих тематик свелась к особому изображению государственной службы, в общественную и этическую значимость которой писатель глубоко верил.«Записки сумасшедшего» Гоголя построены на ассоциации «сумасшествие-мучение», ключевые слова которой повторяются в заглавии и в эпилоге текста. Эта ассоциация позволяет связать гоголевское произведение с повестями, опубликованными Полевым в 1830-1833 гг. («Эмма», «Блаженство безумия», «Живописец») и с поэмой Пушкина «Медный всадник». Посредством приема «говорящих (здесь, точнее, пишущих) животных» писатель особенно пародирует рассказ «Эмма».
В данных сочинениях судьба героев обусловлена социальными и индивидуальными обстоятельствами, имея однако явные различия. Гоголевский Поприщин является жертвой своего честолюбия; ему не хватает христианского смирения и он расплачивается за свой грех сумасшествием и мучением. Герои Полевого — необыкновенные, чрезвычайные люди, которые отличаются от других нравственными качествами; в пределе безумия, они будут «мучениками» фальшивого, конформистского общества. Пушкинский Евгений — обыкновенный человек, «мученик» и «сумасшедший» от горя, уничтоженный злосчастной властью.
В статье рассматривается взаимоотношение Украины и России на материале творчества А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя. Автор демонстрирует большой вклад деятелей литературы и культуры Украины в развитие России.
В Италии произведения Гоголя стали известны критике и читателям со второй половины XIX в. В последнее двадцатилетие (1984 — 2004) итальянские слависты анализировали общие (Рипеллино, Д’Амелия) и частные аспекты гоголевского творчества (Соливетти, Де Микелис, Марчиалис, Бельтраме), представили новые сведения о пребывании автора в Риме (Джулиани, Де Лотто) и подчеркнули полемико-пародийную линию его повестей (Дж. Страно).
Трудно найти в русской литературе двух писателей, более удаленных друг от друга по своему мировоззрению, художественным установкам, творческому методу, чем Гоголь и Горький. Их судьбы неожиданно пересеклись в Италии, которая сыграла исключительную роль в их творческой биографии. И, несмотря на внешнее неприятие великим пролетарским писателем «гнилого романтика» Гоголя, при сопоставлении итальянского периода творчества и Гоголя, и Горького неожиданно обнаруживается близкое «родство».