К интерпретации гоголевской антропонимики: традиции и перспективы (на примере петербургских повестей)
Каримова Е. С. аспирантка (заочн. отд.) Оренбургского гос. пед. ун-та (Москва) / 2009
Данная работа продолжает традицию прочтения гоголевской антропонимики в легендарно-мифологической и религиозной ретроспективе1. Цель настоящей статьи — изучение «семантической ауры» (В. Н. Топоров) имени в петербургских повестях как ключевого звена в восстановлении истоков гоголевской антропологии.
По мысли В. Н. Топорова, «повторяемость имени в истории, особенно мифопоэтической, не случайность, а потребность и закономерность, обнаруживающая глубокий и тайный смысл. Здесь имя отсылает к традиции, к обычаю», к исходному назначению, «функции»2. В именах гоголевских героев сокрыто «цельное, неразложенное бытие народа в его истории и в его ожидании грядущего», их родство, внутренняя связь с легендарно-мифологическими героями, имена которых они наследуют3.
Писатель наделяет своих персонажей очень сильными, звучными именами (Андрей («мужественный»), Платон («широкоплечий»), Аксентий («растущий»), Акакий («незлобивый»)), которые, аккумулируя в себе легендарно-мифологический и проповеднический пафос, призваны сообщить человеку качества, некогда присущие тому святому, имя которого он носит.
В данном случае, отмечает М. Н. Виролайнен, «речь идет о тех чертах, которые однажды реализовались в истории и остались в составе национального субстрата навсегда». В своем стремлении запечатлеть «первые акты исторического самосознания нации», те «родовые качества», которые входят в историю народа вместе с легендарными личностями, Гоголь наследует традиции, присущие раннему русскому летописанию, переосмысленные им в духе современной картины мира4. Писатель хочет пробудить, окликнуть современного человека, напомнив ему о тех великих подвигах, деяниях, которые навсегда вошли в историю его народа.
Гоголь застает мир в состоянии глубокого кризиса, в состоянии катастрофы. На Русь снова пришла беда, настало, по мысли писателя, время, когда «наши души спасать надо», время великих свершений, великих перемен, время подвигов и великих деяний. Обращаясь в письмах к друзьям с духовным напутствием, писатель призывает каждого духовно просвещенного человека к активным действиям, при этом укоризненно указывает, насколько губительно для Русской земли его бездействие: «Но вы еще не наложили на себя ни разу никакого подвига, свидетельствовавшего бы ваше самопожертвованье и любовь христианскую к брату, не предприняли дела во имя Бога, внутренно угодного Богу, без чего наши действия суть только оборонительные, а не наступательные. Вам предстоит теперь этот подвиг»5.
Категории «дела», «подвига», «места», «поприща» становятся этическими максимами гоголевской антропологии. Говоря о наступательных действиях, писатель, думается, имеет в виду прежде всего то, что истинному христианину предстоит попирать невежество толпы, предстоит стать «ратником добра» и «света» в родной земле, дабы пробудить ото сна «богатырски» спящий нынешний век. Героический пафос гоголевской концепции человека восходит к былинам, сказаниям, преданиям, легендам, воинским повестям, т.е. к канонам жанров древнерусского искусства, воспевающих воинство, ратный подвиг, силу русского человека, народа.
Главный герой воинской повести, отмечает современный исследователь, охарактеризован, прежде всего, через действие. «Это легендарный герой, не имеющий имени, названный по роду занятий (Кожемяка)»6. Данная особенность явилась основанием в именовании ряда героев петербургских повестей. Например, Ковалев, Башмачкин. Последнее имя, хотя и подано в явно иронической, уничижительной форме, также сохраняет в своей семантике причастность к делу. В столь опасное для России время каждый человек, по мысли Гоголя, должен выполнять свое «дело» на своем «месте».
Особое место в ряду фамилий героев петербургских повестей занимает в этой связи фамилия Поприщин («Записки сумасшедшего»). В. В. Виноградов замечает, что в языке древнерусской письменности «поприще» — «место, которое топчут», «мера пути в полторы версты», «арена, место борьбы, ристалище»7. В словаре В. И. Даля, «поприще» — «место, на котором подвизаются или действуют»8. В гоголевской антропологии поприще — это, прежде всего, акт личного духовного становления, возрастания (Аксентий — «растущий»), которое, при этом, невозможно вне подвига земного, подвига истинного христианина на благо родины, подвига воина, защитника земли Русской: «Монастырь Ваш — Россия! <...> ступайте подвизаться в ней. Она зовет теперь сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни»9.
Гоголевское мировидение с его ощущением катастрофизма современного русского бытия и поисками путей его духовного преображения во многом созвучно морали средневекового сказителя, летописца: «необходимо предотвратить грозящую Русской земле катастрофу»10. По словам современного исследователя, человек привлекает внимание древнерусского автора только «при исполнении им „общественной“ функции в экстремальных для государства ситуациях»11. Героические темы и воинский элемент становятся определяющими в летописной традиции Древней Руси, в которой к XIII — началу XIV в. происходит «соединение житийного и воинского начал»12.
В поэтике Гоголя Средневековье становится исходной позицией авторского мировидения, неким коррелятом к современности. Традиции древнерусского летописания формируют гоголевскую антропологию и определяют те высокие требования, которые писатель предъявляет к современному человеку, который, подобно герою средневековой летописи, жития, былины, воинской повести, попадая в кризисную, экстремальную ситуацию, бездействует, становясь проводником злого начала в мир.
По мысли Гоголя, Россия XIX века переживает в одно и то же время и исторически назревшую, и во многом искусственную европеизацию, что и петровский Петербург. Писатель не принял поспешности, безоглядности петровских преобразований и губительного, чудовищного отрыва европеизированной части нации от народа, его жизни, уклада, верований, обычаев предков: «Петр открыл ход русским в Европу. „Бери и забирай все лучшее“. Но русский народ невоздержен: он перешел границы всего и впал в крайность. <...> Позабыл, что Россия должна была развиться из своего начала. <...> в голове русского человека произошло хаотическое смешение»13.
В соответствии со средневековой традицией «чужое» суть «греховное», «недолжное». В гоголевском цикле чертами «чужого», «инишшого», «греховного» места наделяется сама петербургская действительность. Только тот опасный враг, то зло, которое пришло на Русскую землю, — не какое-то персонифицированное начало (Змей Горыныч, Царь Собака), что типично для былинной традиции, не является также историческим лицом, что характерно для воинской повести. Мир в петербургских повестях охватила страшная морока, некое неперсонифицированное, всеобъемлющее зло, которое губит человеческие души, разрушает в мире все связи и основания.
Летописец, решая проблему происхождения добра и зла, убежден, что «добрые и злые побуждения, помыслы в сердце человека возникают не изнутри, но всегда от толчка извне», потому зло связано с некоторым внешним локализованным источником14. Гоголь, напротив, источник зла видит в духовной немощи человека, который впустил в свою душу демонически-искусительное начало. Тогда порождением зла становится сам человек: «Казалось, как будто разгневанное небо нарочно послало в мир этот ужасный бич, желая отнять у него всю его гармонию. <...> Хула на весь мир и отрицание изображалось само собой в чертах его (Чарткова)»15.
В гоголевском повествовании имя призвано преобразовать человека, «пробудить от позорного сна» того «исполина, какой выходит только из Русской земли»16. Писатель в рядовом петербургском чиновнике прозревает ипостась легендарного защитника, устроителя земли Русской. В этой связи необыкновенно информативным представляется нам такой именной комплекс, как Платон Кузьмич Ковалев («Нос»).
Архетипический образ кузнеца, вступившего в сотрудничество с чертом, появляется уже в раннем творчестве писателя («Вечера на хуторе близ Диканьки») и восходит к фольклорным, языческим источникам. В петербургском сборнике этот образ, на наш взгляд, связан с преданием о христианских покровителях кузнечного дела: о первокузнецах Кузьме и Демьяне (часто Кузьмодемьяне как едином персонаже). Наибольшее распространение этот легендарный сюжет, что также важно, получает в украинском фольклоре, в сюжетах некоторых сказок, былин, в обрядовой поэзии.
Современный человек, по мысли писателя, уклонился не только от божественного замысла, но, вместе, от «духа земли своей». Именно имя в гоголевском тексте призвано восстановить родовую преемственность, восстановить связь современного человека с историей его рода, его земли. По сути, главный герой повести «Нос» майор Ковалев — из рода ковалей, потомок некоего кузнеца Кузьмы. Думается, что появление этого образа в повествовании не случайно, а вполне закономерно, исторически оправдано.
Общеизвестно, что в истории мифопоэтической кузнец — культурный герой, демиург. В общеславянской традиции Божественная пара кузнецов или один кузнец (укр. «Божий коваль») выковали людям первый плуг и укротили змея, заставив его вспахать этим плугом землю. Традиционно этот миф относят к классу «космологических мифов о новом устройстве вселенной в результате победы над хтоническим деструктивным началом»17. Образ легендарного змееборца поддерживает также имя гоголевского героя: Платон — в переводе с древнегреческого «могучий», «широкоплечий».
В повести Гоголя речь идет, прежде всего, о внутреннем, духовном змееборстве, о «духовном богатырстве» (В. Ш. Кривонос). Из глубин человеческой плоти вздымается легендарный герой, воин, защитник, мироустроитель, чтобы, поборов Змея, переустроить, перековать себя и, впоследствии, весь мир.
Человек — центр мироздания. Эта установка также реализована в имени гоголевского героя (Кузьма происходит от греческого «космос», «мир, мироустройство»). Трагедия современного человека сопоставима в гоголевской повести с трагедией всего современного мира, современной цивилизации. В частности, в соответствии с поэтикой барокко и барочной концепцией «мир как тело», которая, на наш взгляд, всецело отвечает топике повести Гоголя, человек представляется «микрокосмом», проводником, в котором смыкаются, «централизуются локусы быта, космоса, истории»18.
Между тем, в обращении к образу Божьего коваля скрыто еще одно сообщение автора. В. Н. Топоров подчеркивает, что кузнечное ремесло не только связано со сферой чудесного, но и «некогда соотносилось с технологией поэтического творчества» (отсюда образ поэта-кузнеца, выковывающего свое слово). Гоголь, по сути, намекает, что истинным миро-устроителем, Божьим ковалем, кудесником является, прежде всего, сам писатель. В легенде о первокузнецах в этой связи важен мотив вспахивания земли плугом, в который запряжен Змей. Данный образ выражает амбивалентное отношение к демоническому началу, которое, формируя особое мировидение писателя и поэтику гоголевской повести, наделяется не только разрушительной, но и мощной созидательной энергетикой. Входя с этим началом в мир, врезаясь в него, испытывая человека, Гоголь, подобно Божьему ковалю мироустроителю, вздымает почву, обнажает корни, разламывает земную плоть, разрушает, чтобы пересоздать, перевоплотить. Темное, страшное, по мысли писателя, способно даровать тот «прекрасный испуг», который просветлит, преобразует человека.
Гоголь неоднократно признавался, как много душевных сил он отдавал, вступая в непримиримую битву со злом, с демоническим началом, которое обуревало его через слабости и недостатки. Он, как легендарный кузнец, держащий Змея раскаленными клещами за язык, усмиряет, укрощает Змея сначала в себе самом, чтобы впоследствии стать укротителем мирового зла.
Змееборческий сюжет в петербургских повестях воплотился также в истории художника Андрея Петровича Чарткова («Портрет»), в истории нераскаявшейся, грешной, страдающей души, «отпадшего ангела». Небесными покровителями этого героя, согласно православной традиции именования по святцам, являются святые апостолы Андрей и Петр. Имя гоголевского героя будто спорит с его фамилией (Чартков — «чара», «ворожба»). Подобная особенность именования отражает не только те душевные муки, которые переживает герой Гоголя, но и определяет те пути развития, которые может избрать для себя каждый человек: путь праведника или путь Богоотступника.
В соответствии с духовной традицией на Руси, апостол Андрей — первозванный, первый ко Христу человек, Петр — «покаянию образ», «герой змееборец, спаситель Отечества»19. С образами святых апостолов связаны идеи смирения гордости, покаяния, любви к Христу. Столь высокодуховное имя, которое Чартков, не сумевший укротить в себе Змея, осквернил своим грехом, призвано, между тем, просветлить его и покровительствовать ему. Так, согласно народным поверьям, апостол Петр защищает дом от нечистой силы, а святой Андрей Юродивый считается целителем лишенных ума.20 Охранительной функцией обладают также и другие имена гоголевских героев.
Так, христианские угодники, чудотворцы и бессребреники Кузьма и Демьян известны как помощники, целители и защитники. Они защищают людей от сглаза, болезней, от нечистых духов. Также в связи с неожиданно счастливым разрешением злоключений майора Ковалева («Нос») интересным представляется тот факт, что мученик Платон в русских заговорах призван исцелить человека от кровотечения из ран, с этим образом связан мотив зашивания раны.
Имена героев в повествовании обладают чудотворной силой, несут в себе созидательную, очистительную энергию и призваны стать незримыми покровителями человека. Отсюда столь бережное обращение с именем в повестях Гоголя, которое упоминается только в самых редких случаях.
Согласно русской духовной традиции, «праведное поведение в неправедном месте воспринимается как кощунственное, греховное»21. Произнести имя святого в греховном, Богооставленном месте, каким является в повестях петербургская действительность, — значит предать его поруганию. Писатель, очевидно, руководствуется именно этим принципом, скрывая или, как в истории святого монаха-иконописца во второй редакции повести «Портрет», вовсе утаивая имя. Неназванность, сокрытость имени или безымянность героя часто связаны в гоголевском повествовании с тем, что он недостоин своего имени, поскольку «затемнил» тот образ, который ему именем предпослан.
В жанровой структуре петербургских повестей, по сути, реализуется ситуация сюжета в сюжете, поскольку современный сюжет (современный частный «случай») представлен в виде своеобразного оттиска на одном из «вечных», универсальных сюжетов из истории духовного становления человечества. Одним из способов объективации параллельной, скрытой сюжетной линии в повествовании является, на наш взгляд, имя гоголевского героя. Судьба «героя эпохи творения» (В. Н. Топоров) и судьба современного человека, разойдясь, разомкнувшись в веках, вновь соединяются в точке имени. Тем самым, Гоголь, сознавая необходимость восстановления в современном мире родовых, духовных связей, призывает современного человека к «поновлению» и, вместе, к «одревлению». По мысли А. М. Панченко, в «обновлении» человека, в соответствии с древнерусской духовной традицией, реализуется его стремление приблизиться к идеалу. Человек в мире «тезоименен» некоему святому и, по сути, становится «новым» воплощением его сути22.
Обращаясь на уровне антропонимики к легендарному змееборческому сюжету и сюжету, рождающемуся на границе житийной и воинской традиций древнерусского летописания, Гоголь указывает на истоки современного человека, на его родство, внутреннюю связь с героическим прошлым своего народа и на его «место», «поприще» в современной истории России.
Примечания
3. Михайлов, А. В. Обратный перевод. М. : Языки русской культуры, 2000. С. 346.
9. Гоголь, Н. В. Собр. соч. : В 9 т. Т. 6. М. : «Русская книга», 1994. С. 85.
10. Еремин, И. П. Литература Древней Руси (этюды и характеристики). М. : «Наука», 1966. С. 59.
12. Трофимова, Н. В. Указ. соч. С. 113.
13. Гоголь, Н. В. Сочинения: В 10 т. СПб., 1900. Т. 10. С. 145-146.
14. Еремин, И. П. Указ. соч. С. 67.
15. Гоголь, Н. В. Собр. соч. : В 9 т. Т. 3-4. М. : «Русская книга», 1994. С. 90.
16. Гоголь, Н. В. Указ. соч. Т. 6. С. 66.