Мемориальная квартира К. Н. Батюшкова в Вологде: история музеефикации

Имя поэта К. Н. Батюшкова — особое имя для Вологды. Исторически сложилось так, что на большей части обширной Вологодской губернии не существовало помещичьего землевладения, следовательно, и не было «дворянских гнезд», той элитарной культуры, которая вырастила классическую литературу XIX века. Батюшков, родившийся в Вологде в 1787 году в небогатой дворянской семье, представляет единственное, но яркое исключение. Поэтому вопрос сохранения памяти о поэте в каких-либо материальных предметах, символических объектах и мемориальных реалиях всегда волновал вологодскую интеллигенцию, а с приближением юбилейных дат волновал и местное начальство. Однако, естественному ходу посмертного почитания (торжественное погребение, обустроенная могила, доступная для посещения, мемориальная доска, и, наконец, дом-музей) мешали как исторические катаклизмы ХХ столетия, так и одна специфическая особенность биографии поэта.

Родные увезли Батюшкова еще в раннем возрасте в имение, потом в Петербург, а «вернули» на историческую родину в 1833 году уже совершенно беспомощным и психически больным человеком. В этом состоянии Константин Николаевич прожил в Вологде в семье своего племянника и опекуна Г. А. Гревенса более двадцати лет. При том мнительном отношении к душевным заболеваниям, которое было свойственно позитивистским эпохам, не могло быть и речи о какой-либо популяризации фигуры Батюшкова и его творчества на местном уровне при его жизни. Сам факт пребывания поэта в глухой, провинциальной Вологде в столь печальном положении, может быть, и не был тайной, но особо не разглашался. Многие русские читатели 1830-х и 40-х годов искренне полагали, что поэта уже нет на этом свете. Физическая кончина Батюшкова в 1855 году парадоксальным образом вернула его в ряды «нормальных» людей, что видно уже по уровню похоронной церемонии. На погребении поэта в Спасо-Прилуцком монастыре, находящемся на северной окраине города, присутствовали и губернатор, и архиепископ . Вскоре на могиле была установлена стела из светлого мрамора с красивым чугунным венком каслинского литья.

В мае 1878 года отмечалось столетие со дня рождения Батюшкова. Среди городской интеллигенции шли разговоры о возможности создания мемориального музея поэта, благо большой каменный дом в центре города, где жил и умер Батюшков, находился в хорошем состоянии. На тот момент в нем размещалась Мариинская женская гимназия, но было вполне реально в одной из комнат третьего этажа развернуть музейную экспозицию. В эти годы идеи музеефикации достопримечательностей уже проникли в культурные слои общества — в Вологде шла подготовка к открытию первого городского музея Петра Великого. Дальше разговоров дело не пошло. Главная причина заключалась в отсутствии средств. Не было и мемориальных вещей, поскольку вскоре после смерти поэта семья Гревенсов уехала в Петербург, и следы батюшковских реликвий затерялись. К этому юбилею на фасаде дома между вторым и третьим этажами была установлена памятная плита внушительных размеров с надписью: «В этом доме жил и скончался 7 июля 1855 года Константин Николаевич Батюшков».

Революция только усугубила ситуацию с батюшковскими мемориями. Поэт оказался совершенно чужд новой идеологии. Первая советская литературная энциклопедия характеризовала его исключительно как «эпикурейца, представителя „легкой поэзии“, эротической лирики, славящей бездумное и беспечное наслаждение жизнью, ее удовольствиями...». В 1920-е годы был закрыт Спасо-Прилуцкий монастырь, на его территории возник пересыльный лагерь для заключенных («спецпереселенцев»). Администрация лагеря, освобождая место для своих нужд, уничтожила старинное монастырское кладбище. Не пощадили и могилы поэта.

В 1926 году вологодские музейщики упустили, как кажется, последний шанс получить комплекс подлинных вещей Батюшкова. В музей обратилась внучатая племянница поэта Екатерина Леонидовна Шейбер (Шипилова). Она предложила музею несомненно принадлежавшие Батюшкову предметы, преимущественно картины и рисунки, но с определенным условием. Е. Л. Шейбер писала: «Вы спрашиваете меня, на каких условиях я согласна передать все эти вещи музею. <...> Продавать и торговать этими памятниками моей семьи мне противно. Я всегда говорила моему мужу, ныне умершему, что в случае моей смерти я желаю, чтобы эти вещи были переданы Вологодскому или Ярославскому музею, конечно в дар. Но тогда я была очень богата, а теперь, когда у меня отняли все, что я имела, я превратилась совершенно в нищую, и с большим трудом, живя впроголодь и оборванная, в коммунальном доме, в общей комнате, я зарабатываю свой кусок хлеба уроками иностранных языков, а мне уже 59 лет. И вот я бы желала, если это возможно, чтобы взамен этих вещей мне назначили бы пожизненную пенсию, как единственной оставшейся в живых и близкой родственнице К. Н. Батюшкова». Письмо подписано: «... с почтением Е. Шейбер — член коллектива безработных учителей». Отметим, что подобные соглашения наследников знаменитых людей с государством в то время изредка практиковались, но в данном случае ничего не было сделано, и вещи пропали.

Следующее оживление интереса к Батюшкову приходится на 1955 год, когда отмечалось столетие со дня смерти. В годы сталинизма, а 1955 год еще следует считать таковым, круглые даты смерти классиков на государственной уровне отмечались особенно пышно. (Достаточно вспомнить «Пушкинские поминки» 1937 года или аналогичную дату Н. Бараташвили в 1946). Снова возникли разговоры о музее поэта в Вологде, и снова они не имели продолжения. Скорбный юбилей предполагает некое действо у могилы, но могила была разорена. Срочно был изготовлен кенотаф. В канаве у северной стены монастыря обнаружили исковерканное надгробье, отремонтировали его, вместо утраченного чугунного венка к стеле прикрепили металлический медальон с барельефом поэта, но поставили памятник совсем не на том месте, где покоится прах. При этом было точно известно место могилы по старым фотографиям и плану кладбища. На тот момент в бывшем монастыре размещался уже не лагерь, а воинская часть — гарнизонный аптечный склад, и свободного доступа на территория по-прежнему не было.

В рамках подготовки к следующему юбилею — двухсотлетию со дня рождения Батюшкова, которое торжественно отмечалось в мае 1987 года, в двух комнатах большой служебной квартиры Гревенсов был открыт литературный музей. Первая экспозиция была достаточно примитивной: в меньшей комнате пристенные витрины с фотокопиями рукописей и рисунков поэта, в большей — типологически воссозданная гостиная. Вещевое наполнение многочисленных подобных экспозиций было, по словам музейного дизайнера Е. А. Розенблюма, удручающе однообразным: «... комплект среднего качества мебели красного дерева, с добавлением некоторых предметов из фарфора, стекла и бронзы, ни один из которых не содержит и намека на характеристику личности героя музея и его окружения». У экспозиции было и несомненное достоинство — «раскладка», т. е. расстановка предметов мебели. Сотрудники музея обнаружили детальное описание гостиной на 1847 год, сделанное писателем и художником Н. В. Бергом, одним из редких посетителей больного поэта, и выжали из этого текста все, что было возможно. Тем не менее, стало ясно, что традиционное развитие литературного музея по типологическому принципу уже исчерпало себя, а подлинные мемориальные вещи найти уже невозможно.

До Вологды дошла информация о подмосковной студии «Сенеж» (Центральная учебно-экспериментальная студия художественного проектирования Союза художников СССР), где разрабатываются принципиально новые модели музейных и выставочных экспозиций. Главная идея руководителя студии Е. А. Розенблюма (1919-2000) — музейная экспозиция сама по себе должна быть произведением искусства — выглядела новаторской и привлекательной. Да и другие мысли и идеи метра тоже кружили голову. Как бунт против устоявшихся музейных представлений звучало утверждение Розенблюма, что «культурпросветовское представление об обучающих задачах музейной экспозиции изначально ошибочно», что музей не учит, а «пробуждает ассоциации, рождает образы, мысли и чувства». Два молодых вологодских художника Сергей Иевлев и Александр Коммендантов стали студийцами «Сенежа». Главным научным консультантом стал ведущий специалист по творчеству поэта В. А. Кошелев. При ближайшем участии Е. А. Розенблюма был разработан художественный проект на семь комнат мемориальной квартиры Батюшкова. Посетитель, проходя по анфиладе комнат, рассматривает типологические интерьеры гостиной, детской, кабинета. Все вроде бы вполне традиционно. Но в каждой комнате он встречает какие-то проемы в стенах (окно, дверь, отверстие, трещина), через которые взору посетителя открывается «второй мир», мир образов, грез, фантазий поэта. Эти «экспозиционные новеллы» (термин Е. А. Розенблюма) построены на сочетании реальных музейных экспонатов и их «двойников», изготовленных художниками из белой бумаги или белого гипса, с виртуозным использованием электрической подсветки.

Сейчас уже трудно сказать, по каким причинам не был реализован этот замечательный музейный замысел. В литературе по истории музееведения встречается утверждение, что батюшковский «проект породил ожесточенные споры и был отвергнут», поскольку время «нового музея» еще не пришло. Вологодские музейщики, наоборот, вспоминают, что проект удачно проходил всяческие обсуждения, но не был осуществлен по чисто организационным причинам — литературному музею не были предоставлены необходимые для этого площади в мемориальном доме Батюшкова. В качестве памятника этой несбывшейся идее в батюшковской гостиной появилось еще одно, «лишнее» окно — художественная инсталляция по мотивам хрестоматийного стихотворения «Беседка муз».