Украинское казачество в изображении Ф. В. Булгарина и Н. В. Гоголя (типологический аспект)

Мацапура В. И. (Полтава, Украина), д. ф. н., профессор кафедры мировой литературы Полтавского национального пед. университета им. В. Г. Короленко / 2012

Исследовательская литература, посвященная казацкому дискурсу в творчестве Гоголя, поистине огромна. Однако нельзя признать данную тему научно исчерпанной. Вопросы контекстуального изучения творчества писателя относятся к недостаточно освещенным в современном гоголеведении. Требует более детального рассмотрения и проблема специфики типологических взаимосвязей произведений Гоголя и Булгарина, несмотря на то, что отдельные ее аспекты привлекали внимание А. Рейтблата, Н. Акимовой, Т. Кузовкиной, Д. Странно и других исследователей.

Учитывая многоаспектный характер избранной темы, остановлюсь на сравнительном анализе казацкого дискурса, в частности на описании Запорожской Сечи, в романе Ф. В. Булгарина «Димитрий Самозванец» и в повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба». Небезынтересно проследить, как изображал казацкое прошлое Булгарин, сын польского шляхтича, и Гоголь, потомок старинного казацкого рода.

В конце 20-х—начале 30-х годов ХІХ века Булгарин и Гоголь почти одновременно обратились к освещению украинской темы: первый — в жанре исторического романа, второй — в жанре повести. Булгарин описал запорожцев и Запорожскую Сечь в романе «Димитрий Самозванец» (1829–1830), а Гоголь в первом сборнике «украинских» повестей продемонстрировал стремление к этнографической точности в изображении быта, обычаев и нравов украинского казачества. К творческим удачам писателя следует отнести казацкие сцены в неоконченном романе «Гетьман», эпизоды пребывания казацкой старшины в царском дворце на приеме у Екатерины ІІ, образ Данилы Бурульбаша в повести «Страшная месть» (1831), которая пропитана романтической казацкой героикой.

В 1833 году литературные пути Булгарина и Гоголя снова пересеклись, так как они начали работу над произведениями, в которых украинская тема и казацкий характер играют ключевую роль (речь идет о булгаринском романе «Мазепа» (1833) и гоголевской повести «Тарас Бульба» (1835, 1842).

В романе Булгарина «Димитрий Самозванец» казацкие эпизоды находятся на периферии сюжетного действия, тем не менее, они представляются весьма существенными в художественной структуре произведения. Роман невозможно представить без описания Запорожской Сечи, быта и нравов казаков, предпринимаемых ими военных походов.

Я не буду касаться ключевых событий в романе, а также оригинальной концепции автора, в соответствии с которой Самозванец — не Гришка Отрепьев, а «некто подставной, <...> приготовленный и обработанный»1. Данная концепция сформировалась у Булгарина под влиянием «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Но когда он писал о пребывании Самозванца у запорожцев, ему понадобились другие материалы. В одном из примечаний автор указывает, что информация о запорожцах почерпнута из Боплана, Свенцкого, Гванини, Бантыш-Каменского и других писателей2. В интерпретации Бантыш-Каменского Григорий Отрепьев — галичанин, бедный сын боярский, в монашестве диакон Чудовского монастыря, который бежал в 1602 году в Украину, <...> жил в Печерском и Никольском монастырях, «удалился потом к днепровским казакам, где в шайке старшины Герасима Евангелика получил навык владеть мечом и конем...»3. В романе Булгарина главный герой после многих приключений попадает в семью потомственного казака, который вырос и состарился на Запорожье, а затем оказывается в отряде кошевого атамана Герасима Евангелика. Самозванец принимает решение со временем привлечь казаков на свою сторону.

Гоголь также очень хорошо знал исторические документы, касающиеся истории Украины, он использовал не только «Историю русов» псевдо-Конисского, «Историю Малой Росии» Д. Н. Бантыш-Каменского, «Историю о казаках запорожских» С.И. Мышецкого, «Описание Украйны» Г. Л. Боплана, но и старинные летописи. «Печатные есть у меня почти все, которыми пользовался Бантыш-Каменский», — указывает он в письме И. И. Срезневскому от 6 марта 1834 года (Х, 300). Однако исторические труды и летописи сами по себе еще не определяли характер «Тараса Бульбы», а главное — не во всем удовлетворяли писателя. «Я к нашим летописям охладел, напрасно силясь в них отыскать то, что хотел бы отыскать», — пишет Гоголь (Х, 298). Это замечание проливает свет на важность фольклорных, в частности песенных источников в том сплаве истории и поэзии, без которых трудно представить «Тараса Бульбу». При этом песенное начало проявляется в тексте повести не в виде цитации. Оно пронизывает авторское повествование, выражается в самой структуре нарратива, который насыщен песенными мотивами, повторами и метафорами. В отличие от Гоголя, Ф. Булгарин включает фрагменты украинских песен в текст романа «Мазепа». Например, в этом романе запорожцы поют любимую песню Палея о том, как Хмельницкий «бил ляхов под желтым бродом»: «Чи не той — то хмель, що коло тычин вьеться...», а сам Палей напевает «Ой, кто в лисе отзовися!»4.

Изображая Запорожскую Сечь в романе «Димитрий Самозванец», Булгарин использует прием «точки зрения», представляя ее в восприятии разных персонажей. Так, прежде чем попасть на Сечь, Лжедимитрий многое узнает о ней из рассказа старого запорожца, который помнит расстояние между тринадцатью порогами на Днепре и с тоской вспоминает былые времена: «За порогами семьдесят наших казацких островов: главные Корица и Томагавка. Пониже реки Чертомлыка, при устье в Днепр реки Бузулука, лежит наша Сечь, по правой стороне Днепра <...>. Там-то привольное житье: и сыто, и весело и драки вдоволь!»5. Это одно из первых описаний Запорожской Сечи в русской литературе первой половины ХІХ века, характеризующееся географической точностью. Создавая эпизоды о Запорожской Сечи, Булгарин черпал детали и факты из книги «Описание Украйны» (1650) французского инженера и картографа Г. Л. де Боплана, который прожил в Украине около семнадцати лет, считая себя верным слугою польских королей. Этот же источник плодотворно использовал и Гоголь.

В романе Булгарина из рассказов старика предстает «лицевая» сторона жизни запорожцев. Это символ вольности, место, куда может прийти всякий, «кому Бог дал силу и смелость», независимо от национальности, «только б крестился в русскую веру, десять лет не женился, да переправился в ладье через пороги...»6. Булгарин подчеркивает пренебрежительное отношение к смерти и оптимизм запорожцев, вкладывает в уста старого запорожца описание их времяпрепровождения и быта. «Пасем коней, едим саламату да пьем вино, пока есть, а нет, так на коней, да и в Крым, или в лодки, да в Туречину, так и всего довольно. Наш брат, казак, умеет и весело пожить, и весело потерпеть»7. Старик возмущается только политикой польского короля и ксензев, в частности введением унии. «Ну, как им пришло в голову, чтоб православные поклонились Папе!»8.

Но есть в данном произведении и другие точки зрения на оплот казачества. В интерпретации поляка, иезуита Меховецкого Сечь дается в сниженном плане. Казаки, с его точки зрения, проводят время в пиршествах и пьянстве, ходят в слободы наслаждаться любовными утехами, любят «иметь в излишестве все, что услаждает грубую чувственность»9. Поляк смотрит на военные походы запорожцев как на грабежи. Мир, в котором обитают запорожцы, рисуется как перевернутый: «...в Сечи добром называется то, от чего добрые люди в другом месте крестятся <...>. Пить, бить, резать, грабить, не щадя своей жизни, называется у нас (у казаков — В. М.) высочайшей добродетелью, а умеренность, сострадание, уважение чужой собственности <...> почитаются величайшими пороками»10. Такого резкого осуждения нравов, царивших на Запорожье, предромантическая и романтическая литература не знала. С точки зрения Меховецкого, запорожское войско отличается от шайки разбойников только в количественном плане: «нас тысяч до тридцати».

В размышлениях священника подчеркивается стратегическая роль Запорожской Сечи, которая защищает население Украины (и не только Украины) от набегов татар. Говоря об особенностях этого края, он учитывает исторические и географические факторы: «В этих степях беспрестанно блуждают хищные татары буджацкие; сюда часто приходят сильные орды крымских татар...»11. Священник в булгаринском романе — житель той части Украины, которая находилась под властью польского короля, поэтому не удивительны его суждения о том, что «украинцы и казаки весьма привязаны к польскому правлению»12. Однако и он, и старый запорожец признают, что с введением унии среди украинского населения начинает возрождаться ненависть к Польше. У Самозванца — свое мнение об отношениях украинцев и русских. Он считал, что казаки преданы России, и решил воспользоваться недовольством, связанным с введением унии, чтобы приобрести среди них друзей.

Между булгаринским и гоголевским описанием Запорожской Сечи существует определенная связь и на уровне композиционных приемов. Так, в романе «Димитрий Самозванец» Булгарин дает вначале панорамное изображение Сечи, которая дается в восприятии запорожцев и Лжедимитрия. Герои видят батареи, купол деревянной церкви, два острова, обширное пространство, заполненное укреплениями, мазанками и т.д. Особое внимание уделяется церкви Покрова Пресвятой Богородицы, которая находится посредине площади. Изобразив казацкое «гнездо» общим планом, панорамно, автор переходит к освещению отдельных объектов. И если в один «кадр» вмещается описание церкви и площади, то детали костюма кошевого атамана («красные шаровары из турецкого сукна, грязные и в пятнах, рубаха, пропитанная дегтем и на плечах короткая бурка») даны крупным планом. Внешность типичного казака «выписана» подробно: «длинный хохол волос, завернутый трижды за ухо», «длинные усы», «белые, как снег зубы»13 и т.д.

Описание Запорожской Сечи — важный элемент казацкого дискурса у Гоголя, его сердцевина. Изображая Сечь, писатель также использует общий и крупный план, прием «точки зрения». Панорамное изображение наблюдаем в описании Днепра, казацкой толпы («кучи народу») на берегу острова Хортица, где была тогда Сечь (ІІ, 61). Из объектов, данных крупным планом, складывается общее представление о Запорожье. Общим планом дается предместье.

Картина Запорожья рисуется Гоголем с эпическим размахом. В его описаниях присутствует взгляд человека со стороны, никогда ранее не видевшего Запорожья, оглушенного стуком кузнецких молотов, пораженного «сильными кожевниками», их «дюжими руками, видом крамарей, торгующих кремнями и порохом, армян, жидов, татар» и т.д. Этот «взгляд» дополняется авторским размышлением о предместье Сечи, «которое было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей». Предместье показано в деле, а первые попавшиеся на пути запорожцы — в сонном или лежащем состоянии: «Запорожец, спавший на самой середине дороги», «несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой дороге». Эти детали не случайны в тексте «Тараса Бульбы». Сечь для воинов — место отдыха. Для автора повести, симпатизирующего запорожцам, Сечь — «...то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы! ... откуда разливается воля и козачество на всю Украйну!» (ІІ, 62). Казацкий героизм, удальство, храбрость, чувство товарищества реализуются в военных походах.

Оба писателя демонстрируют мастерство в обрисовке массовых сцен, в создании звуковых и зрительных образов. «В Сечи раздавался глухой шум от смешанных голосов тысяч тридцати суровых воинов. Некоторые из них занимались приготовлением пищи или чисткой своего оружия; другие пили и ели в веселых кругах; иные, напившись допьяна, расхаживали с песнями», — пишет Ф. Булгарин14. Гоголь в «Тарасе Бульбе» больше внимания уделяет шуму предместья. При въезде в Сечь путников «оглушили пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах». Примечательно, что в гоголевском тексте встречаем те же «кучи народу», что и в булгаринском: «Везде, по всему полю живописными кучами пестрел народ», — пишет Гоголь (ІІ, 62). Булгарин упоминает о «диких толпах», в которых вино возбуждало веселье.

Однако, несмотря на обилие интертекстуальных и типологических связей, авторское отношение к изображаемым картинам в повести Гоголя и романе Булгарина сильно отличается. В «Димитрии Самозванце» оно отстраненное: подвергая объект всестороннему освещению, автор дает возможность читателю стать на ту или иную точку зрения. Гоголь в «Тарасе Бульбе» не скрывает заинтересованности повествователя, точнее — неперсонифицированного рассказчика, проявлений его симпатии и даже восторга по отношению к героике недавнего прошлого.

Казацкий дискурс в романе Булгарина «Димитрий Самозванец» невелик по объему, однако следует признать, что в изображении Запорожья у него были свои находки. Намеченный в «Димитрии Самозванце» миф об украинском казачестве нашел продолжение в романе «Мазепа». В частности, к удачам писателя следует отнести образ фастовского полковника Палея, который изображен автором в ореоле казацкой героики. К главе, где впервые появляется данный персонаж, не случайно предпослан эпиграф из украинской народной песни «Ой, на горі та женці жнуть»15. Подобно песенному герою, Палей шествует впереди казаков на вороном турецком жеребце с трубкой в зубах. Автор тщательно выписал детали его костюма, подчеркивая его богатство, и вместе с тем национальное своеобразие (шапка с голубым бархатным верхом и собольим околышем, синий суконный кунтуш, красные бархатные шаровары, желтые сафьяновые сапоги). Дорогое оружие — турецкий кинжал и турецкая сабля в золотых ножнах — дополняет представление о высоком ранге героя. В повести гоголя ранг полковника Тараса Бульбы подчеркивает убранство его светлицы, в частности дорогое оружие.

Булгарин пытается представить Палея как знаменитого вождя украинской вольницы, любимца войска запорожского. Но вместе с тем есть в романе эпизоды, в которых Палей выглядит далеко не героем. Например, он отдает приказ бросить в Днепр пленного еврея. Лаконичный приказ — «В воду его, детки» — несколько раз повторяется в тексте романа в разных вариациях, свидетельствуя о неуступчивости и беспощадности полковника.

Данная сцена в романе Булгарина перекликается с аналогичным эпизодом в повести «Тарас Бульба». Гоголь показывает усиление антисемитских настроений в казацком таборе после появления парома, прибывшие на котором сообщают, что «уже церкви святые теперь не наши <...>, у жидов они на аренде» (этот мотив, очевидно, был почерпнут писателем из «Истории русов»). Прозвучавший в разъяренной толпе призыв топить евреев («В Днепр их, панове...»), был тотчас реализован. Но гоголевский полковник Тарас Бульба поступает иначе, чем Палей в романе Булгарина. Он спасает Янкеля от верной гибели.

В целом и Булгарин, и Гоголь передают антипольские и антисемитские настроения в казацкой среде. Так, в романе «Мазепа» цель, которую преследуют казаки во главе с полковником, представлена в виде афоризма: «куколь из пшеницы выбирать», что означало — «жидов и ляхов резать». Данная мысль повторяется несколько раз как девиз, подчеркивая жестокость того бранного времени.

Опыт Булгарина был учтен Гоголем. В работах Н. Н. Акимовой и В. Я. Звиняцковского отмечался факт ученичества Гоголя у Булгарина16. Так, В. Я. Звиняцковский писал о том, что булгаринская схема казацких эпизодов романа «Димитрий Самозванец» «не одним кирпичиком легла в фундамент гоголевской повести»17. Замечание справедливое, и анализ текстов подтверждает высказанное наблюдение. Отношение Гоголя к опыту Булгарина, к тому, что и как он писал об Украине и украинских казаках, вначале напоминало притяжение, затем отталкивание, которое постепенно переросли в открытую полемику. Например, в письме к Данилевскому от 8 февраля 1833 года Гоголь пишет: «Поздравляю тебя с новым земляком — приобретением нашей родине. Это Фадей Бенедиктович Булгарин. Вообрази себе, уже печатает малороссийский роман под названием „Мазепа“. Пришлось и нам терпеть» (Х, 49).

Между казацким дискурсом в произведениях Булгарина и Гоголя существует много общего. Типологическую общность между произведениями можно объяснить общностью источников, которыми пользовались писатели. Однако еще больше между ними различного. В прозе Гоголя, даже в ранней, отсутствует свойственный романам Булгарина мелодраматизм. В повести «Тарас Бульба» и шире — в ранней прозе — писатель воспел казацкую волю и казацкую свободу, показал казаков как защитников своего народа.

Разнообразная информация о прошлом казачества, соединившись в творческом сознании писателя, «вылилась» в целостную картину Запорожской Сечи. Казацкий миф в «Тарасе Бульбе» создавался на основании источников, в которых историческое прошлое Украины, в свою очередь, мифологизировалось, как, например, в «Истории русов» псевдо-Конисского или думах литературного и фольклорного происхождения. Первая и вторая редакции повести могут быть интерпретированы как версии единого казацкого мифа, над созданием которого писатель трудился в 1830–1840-е годы. И если мифологизация прошлого в «Вечерах» (в «Страшной мести», «Заколдованном месте», «Пропавшей грамоте») в значительной мере связана с преданием, легендой, сказкой, то в «Тарасе Бульбе» — с народной песней и думой.

Гоголь представляет казачество как самостоятельную силу, которая спасла Европу «от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть». Власть польских королей над гетманами и казаками характеризуется в его повести как «отдаленная»: «гетманы, избранные из среды самих козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи» (ІІ, 47). Здесь ощутима полемика с Булгариным.

Изображая кровавый конфликт между казаками и поляками, Гоголь неоднократно подчеркивает жестокость с обеих сторон. Его позиция — позиция истинного художника-гуманиста. Несмотря на поэтизацию Запорожья как вольной республики, соответствующую вкусам эпохи романтизма, автор «Тараса Бульбы» нигде не оправдывает зверские поступки казаков, а объясняет их влиянием смутного времени. Он не умалчивает о том, что проявления жестокости с их стороны не просто имели место, но были законом. Описание примеров проявления жестокости со стороны казаков свидетельствуют о том, что в повести Гоголя мифологизация прошлого Запорожской Сечи сочетается с демифологизацией.

Тот пиетет, которым окружен казак в «Тарасе Бульбе» был следствием влияния кобзарских дум и песен. В тех отрывках повести, где автор уподобляется народному барду, звучит гимн казачеству, прославляется казацкая честь и доблесть, а сам казак предстает как защитник родной земли и веры. Созданный Гоголем образ Тараса Бульбы до такой степени пропитан фольклорными мотивами, что его имя стало символом типичного казака для многих поколений читателей. Но вместе с тем казачество в гоголевской повести напоминает рыцарские братства, которые существовали в средневековой Европе. Похоже, что Гоголь стремился к закреплению данной ассоциации. Упоминание о «рыцарстве», «достоинствах рыцаря», «силе рыцарской», «чести лыцарской» и т.д. неоднократно встречаются в тексте повести. Бульба у Гоголя — украинский рыцарь, готовый «поднять оружие во славу христианства».

Несмотря на сходство отдельных мотивов и образов в рассматриваемых произведениях, место и значение казацкой темы в творчестве Ф. Булгарина и Н. Гоголя практически несопоставимы. Так, рассматривая роман Булгарина «Димитрий Самозванец», мы можем говорить о казацком дискурсе в данном произведении. У Гоголя это не просто дискурс, это одна из ключевых тем его раннего творчества. Именно у Гоголя казацкая тема нашла наиболее полное и талантливое воплощение. Кроме того, у Гоголя и Булгарина украинское казачество отражено в разных типах повествования. В гоголевском «Тарасе Бульбе» наблюдаем художественную реализацию такой модели исторической прозы, которая была разработана в творчестве В. Скотта, в соответствии с которой на первом плане — вымышленные персонажи. В романах Булгарина, наоборот, на первом плане — исторические персонажи.

Примечания

1. Булгарин Ф. В. Димитрий Самозванец. М., 1994. С.4.

2. Там же. С.183.

3. Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России. От водворения славян в сей стране до уничтожения гетманства. К., 1993. С.105.

4. Булгарин Ф. В. Мазепа // Фаддей Булгарин. Сочинения. М., 1990. С.367 — 634.

5. Булгарин Ф. В. Димитрий Самозванец. С.183.

6. Там же.

7. Там же. С. 184.

8. Там же. С. 182.

9. Там же. С. 197.

10. Там же. С. 198.

11. Там же. С. 188.

12. Там же.

13. Там же. С. 192.

14. Там же. С. 197.

15. Булгарин Ф. В. Мазепа. С. 425.

16. См.: Акимова Н. Н. Булгарин и Гоголь: (Массовое и элитарное в русской литературе: проблема автора и читателя) // Русская литература. 1996. № 2. С. 3–22.; 2. Акимова Н. Н. Булгарин и Гоголь: (Литературная биография и литературная репутация) // Русская литература. 1996. № 3. С. 3–18.; Звиняцковский В. Я. Николай Гоголь. Тайны национальной души. К., 1994.

17. Звиняцковский В. Я. Николай Гоголь. Тайны национальной души. К., 1994.

Яндекс.Метрика