Василий Гоголь-Яновский в культурном контексте времени

Михед П. В. (Нежин, Киев, Украина), доктор филологических наук, профессор, зав. отделом славянских литератур Института литературы имени Т. Г. Шевченко НАН Украины / 2012

Имя Василия Гоголя-Яновского чаще всего упоминается рядом с именем его гениального сына — выдающегося украинского и русского писателя Николая Гоголя. Невольное сравнение их творческих достижений заставляет безапелляционно утверждать, что между ними огромная пропасть, настолько неравноценным является их творческое наследие. Один — признанный всем миром художник, далеко опередивший свое время до сих пор остается одним из наиболее читабельных классиков литературы, а еще выдающимся христианским мыслителем, поставившим перед собой цель — вдохнуть новую жизнь в христианскую идею. Второй — драматург-любитель, писавший пьесы ради развлечения царского вельможи и его окружения, никогда всерьез не относился к своим артистическим способностям, и, соответственно, к своим художественным произведениям, из которых лишь одна пьеса дошла в полному объеме, а другие прочие в пересказах или небольших фрагментах. Что уж говорить о поэтических произведениях или коротких любовных записках к будущей жене Марии Ивановне («Машеньке»)? Мало что проясняет и частная, деловая переписка, как не удивительно, сохранившаяся лучше, чем литературные произведения, пусть преимущественно и в черновиках.

Однако тот факт, что гениальный сын продолжительное время интересовался творчеством отца и, находясь и в Нежине, и в Санкт-Петербурге, просил выслать ему отцовские произведения, заставляет внимательнее присмотреться к творческому наследию Василия Гоголя-Яновского. Уже в первом своем сборнике, «Вечера на хуторе возле Диканьки», Гоголь в качестве эпиграфов использует цитаты из пьес отца. Они предстают своеобразным интертекстом, зримо продекларированным рядом с отрывками из произведений классиков и зачинателей новой украинской литературы И. Котляревского и П. Гулака-Артемовского. Гоголь, вероятно, не случайно поставил рядом эти имена, таким образом присоединившись к ним в первом же произведении своей первой книги. Есть в этом что-то символическое. Молодой начинающий писатель, обращаясь к старой художественный традиции, поднимает ее на мировой уровень, но в иной культурно-исторической ситуации он являет миру самобытный неповторимый образ Украины раскрывая его уникальные, эстетические, исторические, этические и философские грани, словно демонстрируя, на чьих плечах он стоит. Эта связь подчеркивают и историки литературы.

Так, еще И. Франко ставил творчество И. Котляревского и В. Гоголя-Яновского в зависимость от старого украинского театра, тем объяснив их место в истории отечественной литературы. На его взгляд, и пьесы Василия Гоголя-Яновского («Простак» и «Собака-овца»), и «Москаль-волшебник» Ивана Котляревского были прямым продолжением традиций старых украинских интермедий: «Способ обработки, характеристика действующих лиц шире, чем в интермедиях, понимание типов и общественного отношения в этих произведениях представлены безмерно выше чем в интермедиях» [45, 315]1. Свое продолжение эта традиция обретет в творчестве Гоголя, который представит ее в такой эстетической выразительности и совершенстве, что она станет достоянием мировой литературы. В. Перетц справедливо отметил: «Странное непонимание Гоголя можно объяснить, кажется нам, только одним: по природе своего духа и творчества он был чужой великорусской литературе. Он, как показывает анализ его первых повестей, скорее является в них художником, завершителем предыдущего развитие малорусской литературы, нежели начинателем новой» [35, 49]. Именно здесь следует искать объяснение роли и места Василия Гоголя-Яновского в истории украинской литературы и украинского театра. Он, как и И. Котляревский, был одним из тех важных звеньев, соединивших старую украинскую литературную и театральную традицию с литературой нового времени, где она обрела жизнь уже благодаря Николаю Гоголю, с которым соединяли Василия Гоголя-Яновского не только кровные узы, но и принадлежность к одним национальным источникам.

1

Творческая жизнь Василия Гоголя, как и процесс формирование таланта его сына, приходится на время угасания национального бытия Украины. В начале XIX ст. государственный дух Гетманщины был подорван. Объявленная 1784 г. «Грамота о вольности дворянства», искушала шляхту перспективой новых привилегий, к числу которых принадлежало и дворянское звание, это активизируя обращение к историческим источникам, «войсковые канцеляристы» вытянули на мир Божий славное прошлое народа: «С них начинается процесс секуляризации нашей науки: „cословие войсковых канцеляристов“ приняло на себя миссию документализировать факт за фактом историю страны» [38, 63]. Небольшая часть, «святой остаток» патриотические настроенных знатных родов в Украине все же остался: из этой среды вышла «История русов», ставшая идеологическим манифестом украинской автономии, оказавшая мощное влияние на формирование национального самосознания2. Этот процесс происходил в контексте Славянского Возрождения, одной из главных задач которого было возрождение народной культуры, фольклора, истории, языка народа. Именно эти вопросы находились в поле зрения будителей славянского культурного движения. Катализатором этого движения стал романтизм, который породил нового субъекта исторического процесса — нацию, что формирует мощную волну национальных движений, оказавших влияние на разные сферы человеческой деятельности. Каждый из Гоголей по-своему откликнулся на эти явления. В Россию национальная идея пришла с заметным опозданием, а кроме того она натолкнулась имперскую идеологию, согласно которой все, что разделяло, разобщало страну воспринималось враждебно и даже слово национальный в европейском его значении недопускалось. В этом аспекте оба Гоголи остались в предыдущем времени. Для обох национальное своеобразие Малороссии, ее культурный феномен, героика в прошлом. И хотя они отчетливо видели ее самобытность, но новейшие европейские веяния их не коснулись.

2

Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский родился в 1780 (или 1781) году на хуторе Купчинском Шишацкой сотни, Миргородского полка. По некоторым свидетельствам, он появился на свет в 1777 году (дата указанная на надгробной плите) [6, 40], однако его жена Мария Ивановна утверждала, что ее муж «был старше» «на тринадцать лет» [50, 43] (год рождения жены на надгробии — 1791). Есть основания утверждать, что до сих пор дата рождения Василия Гоголя документально не подтверждена3.

С 1792 по 1796 г. Василий Гоголь-Яновский, (семейное прозвище Васюта — так его в письмах к Афанасию Демьяновичу называет опекун учитель семинарии — Стефан Гординский), учился в Полтавской семинарии. Была у родителей мысль направить сына в пансион при Московском университете, но вероятно, они не захотели расставаться с единственным ребенком. Василий Афанасьевич поступает на службу в «малороссийский почтамт в делах сверх комплекта», т. е. вне штата, пока распоряжением директора почт Д. П. Трощинского ему не выдали аттестат о службе.

Едва ли не главным событием в жизни Василия был его бракосочетание с племянницей Д. П. Трощинского — Марией Ивановной Косяровской, овеянное мистическим флером, что, как представляется, отразилось и на судьбе их сына Николая.

Биографам великого писателя хорошо известен эпизод явления Богородицы Василию Афанасьевичу, во сне после посещения им церкви в Ахтырке. Об этом рассказала его вдова Мария Ивановна в письме к С. Аксакову от 3 апреля 1856 г. По ее словам, Василий Афанасьевич «стоял в нем по левую сторону; вдруг царские врата отворились, и вышла царица в порфире и короне и начала говорить к нему при других словах, которых он не помнил: „Ты будешь одержим многими болезнями, <... > но то все пройдет, — царица небесная сказала ему: ты выздоровеешь, женишься, и вот твоя жена“ [39, 60]. Выговоря эти слова, подняла вверх руку, и он увидел у ее ног маленькое дитя, сидящее на полу, которого черты врезались в его памяти». Сон по прошествии времени забылся, но как-то в городке Яреськах, куда семья ездила на молебен, Василий Афанасьевич увидел в доме тетки будущей жены на руках кормилицы семимесячного ребенка. Он ясно разглядел лицо, похожее на указанное во сне Богородицей. Никому не рассказав об этом, юноша начал бывать в доме, охотно играл с ребенком, удивляя взрослых своим упорством. Когда будущей жене должно было исполниться четырнадцать лет, Василий Афанасьевич увидел «тот же сон в том же храме, но не царские врата отворились, а боковые алтарные, и вышла девица в белом платье с блестящей короной на голове, красоты неописанной, и показав рукой в левую сторону, сказала: „вот твоя невеста“. Он оглянулся в ту сторону и увидел девочку в белому платьице, сидящую за работой пред маленьким столиком и имеющую те же черты лица» [39, 60]. Впечатлительный Васюта воспринял это как мистическое пророчество и стал часто бывать в доме Анны Матвеевны Трощинской, где воспитывалась «Машенька». А когда ей исполнилось 14 лет, попросил руки девушки, предназначенной ему Провидением. Как упоминала Мария Ивановна, «любовь ко мне мужа была неописанная; я была вполне счастлива» [50, 43].

Свадьба родителей Гоголя состоялась 8 октября 1805 г.4 Так Василий Афанасьевич породнился с могущественными Трощинскими. Поэтому, когда в 1806 году Д. Трощинский впервые пошел в отставку и поселился в своем имении в Кибинцях, а позже был избран уездным маршалом, Василий Афанасьевич занял при нем должность секретаря. Д. П. Трощинский высоко ценил своего родственника за честность и ответственность, в течение почти двадцати лет они сохраняли добрые и уважительные отношения. Со стороны Василия Афанасьевича — это было подчеркнутое уважение, со стороны Дмитрия Прокофьевича — снисходительная благосклонность вельможи к родственнику, который оказался добросовестным исполнителем воли благодетеля. О таком характере отношений свидетельствуют письма. Если с Андреем Андреевичем — племянником и наследником вельможи Василий Афанасьевич мог позволить себе шутку или некую вольность, то в письмах к бывшему министру и сенатору он подчеркнуто демонстрировал свое высочайшее почтение, что требовал этикет времени. В. Шенрок приводит воспоминание О. Данилевского о том, что Трощинский, когда они с Николаем Гоголем в молодости посещали Кибинцы, мог не проронить к ним ни слова [50, 48]. Д. Трощинского называли в тех местах «Царьком». Этому прозвищу отвечало и поведение бывшего вельможи, который долгие годы общался с первыми лицами Российской империи. И в Кибинцах он завел порядок, который заставлял ближних ощущать дистанцию. Хлебосольство Трощинского поражало всех. Бывало, что случайные люди задерживались у него на несколько лет. Однако все, кто пользовался щедростью хозяина, обязаны были собираться к обеду и ждать, пока не появлялся Дмитрий Прокофьевич при всех орденах и лентах, величавый, седой, с выражением мудрого покоя и усталости на лице. При этом, как свидетельствует В. Шенрок, он «был человек очень добрый, готовый помогать и оказывать покровительство кому было возможно...» [50, 48]. При таких обстоятельствах Гоголи находились под надежной опекой и во многих случаях использовали авторитет родственника.

Не был лишен Василий Афанасьевич и инициативы даже в трудные времена войны. П. Щоголев говорит о его деятельности во время Отечественной войны: «В 1812 г. Василий Афанасьевич принимал участие в заботах о всеобщем земском ополчении и, по предписанию Трощинского, как дворянин, известный честностью, заведовал собранными для ополчения суммами. Некоторое время он исправлял даже должность маршала» [39, 165].

В оценке Кибинцев и интеллектуально-художественной жизни, бурлившей там, исследователи разных эпох расходятся принципиально. Если первый биограф Н. Гоголя П. Кулиш называет Кибинцы «Афинами времен Гоголя-отца», то С. Дурылин, вслед за В. Авенариусом, настроен скептически: «В действительности, не было ни кибинецких Афин, ни Трощинского—Перикла, ни В. Гоголя Аристофана, а была огромная крепостная вотчина и великолепный дом с сотнями гостей, приживалок, музыкантов, шутов и холопов, в котором жил пресытившийся до скуки всем вельможа, бывший „в случае“ при Екатерине ІІ и Александре І, — и этому вельможе приходился очень дальним свойственником васильевский помещик В. А. Гоголь-Яновский» [18, 196].

Не соглашается с этим Ю. Барабаш завершая анализ культурной жизни в Кибинцях следующим тезисом: «Все это составляло важную часть того национально-культурного контекста, в котором проходило духовное созревание юного Гоголя» [1, 33]. Для такого заключения ученый имеет свои резоны.

Подобные культурные гнезда, а их в Украине, по мысли Ю. Барабаша, насчитывались десятки, были своеобразными островками интеллектуально-художественной жизни [1, 33-34].

Важно заметить, что Д. П. Трощинский был не только почитаемым человеком, как высокий сановник в правительстве, но и своеобразным лидером украинофильской части нового украинского дворянства. Именно ему были посвящены и «Записки о Малороссии» Я. Марковича, и «Опыт собрания старинных малороссийских песней» М. Цертелева. Причастен он и к изданию «Энеиды» И. Котляревского. Следует добавить, что авторитет Трощинского поддерживался и семьей Капнистов, известной своими украинофильскими взглядами5. Можно предположить, что это и объединяло Трощинского с семьей Капнистов. А любовь Д. П. Трощинского к песне Ивана Мазепы «Ой, горе тій чайці», слушать которую он не мог без слез, о чем говорят разные мемуаристы, тоже весьма красноречива.

Со слов А. Данилевского, Гоголи-Яновские имели в Кибинцах некоторые привилегии: в их распоряжении был флигель, где могла жить вся семья, к их услугам были экипаж, посыльные. Они получали помощь от врачей Трощинского. «Случалось, что и сам Дмитрий Прокофьевич приезжал к нему, а потом ко вдове его, со всем штатом, с челядью и шутами» [51, 50].

Когда Мария Ивановна говорит, что в Кибинцях было свое изысканное общество («свет»), то к этому следует добавить, что там была и своеобразная литературная среда. Мы уже вспоминали Василия Васильевича Капниста, с которым супруги Гоголи-Яновские встречалось и в Обуховке — имении Капнистов. Именно там гостил в 1813 году Г. Державин у Василия Капниста. Они оба были женаты на сестрах Дьяковых6. Василий Васильевич вместе с дочерью Екатериной охотно играл на кибенецкой сцене, а «иногда экспромтом сочиняли комедии и играли»7. Мария Ивановна упоминает еще имя Аркадия Гавриловича Родзянко, который «приготовляли иногда по заказу Василия Васильовича разные маленькие пьесы» [39, 58].

Мария Ивановна свидельствует, что в Кибинцах они узнали яркий круг людей, хотя и предпочитала всему родную Васильевку: «Я никуда не выезжала, находя все счастье дома. Потом мы проживали у Дмитрия Прокофьевича Трощинского, который поселясь в Малороссии, редко нас отпускал домой. Там я видела все, чего не искала в свете: и балы, и театры, и отличное общество; бывали даже приезжие из обеих столиц, но я всегда была рада ехать к себе в деревню» [25, 247].

О круге интересов Василия Афанасьевича Мария Ивановна замечает: «Он учился в Полтаве, тогда была семинария и больше никакого училища, верно, не было... Он знал очень хорошо Грамматику, Арифметику все части, Геометрию, Географию и натуральный самый основательный ум поэзии, учился латинскому языку и мифологию очень хорошо знал, стихи писал — когда ему приходило к нему вдохновение очень приятно, знал архитектуру и беспрестанно в свободные минуты рисовал план дома, и рассказывал мне, где будет какая комната и как будет выгодно...» [25, 36]. Относительно творческих вкусов В. Гоголя, то Мария Ивановна в воспоминаниях характеризует их так: «Муж мой писал стихи, но ничего серьезного, он писал иногда к знакомым своим письма в стихах, более комические...» [25, 35].

П. Кулиш отмечает, что В. Гоголь-Яновский «был человек весьма замечательный. Он обладал даром рассказывать занимательно о чем бы ему ни вздумалось и приправлял свои рассказы врожденным малороссийским комизмом» [26, 88–89]. Об этом позднее упоминал и А. Данилевский: «он был человек в высшей степени интересный, бесподобный рассказчик» [50, 44].

В. Шенрок так характеризует В. Гоголя: «...это был человек выросший и проведший всю жизнь в скромной деревенской обстановке, преданный всей душой семье и родным и не чуждый того мечтательного романтизма» [50, 36].

«Отец Гоголя — по словам А. Назаревского, — был не только „недурным“, но действительно хорошим хозяином, предусмотрительным и энергичным, необычайно трудоспособным и разносторонним, к которому не раз обращались за советом соседи» [33, 328–329].

П. Щоголев называет В. Гоголя «большим мастером на малые дела», хлопотуна по чужим делам, живого человека, поглощенного интересами повседневной жизни [53, 661]8.

По мнению жены, Василий Афанасьевич не ставил перед собой сложных творческих задач и не имел литературных амбиций, перебиваясь стихами к определенному случаю. Характерное послание «Шнурочек», адресованное Ольге Дмитриевне Трощинской9.

Биограф В. Гоголя-Яновского определяет его как «человека карамзинской эпохи». Это особенно характерно для его раннего эпистолярия, где «каждое его письмо к невесте, каждая отметка в записной книжке — это не что иное, как старосветская...парафраза того, что писалось в столицах в романах и повестях карамзинской эпохи» [18, 9].

Важно при этом подчеркнуть, что вся семья жила в эстетизированной атмосфере. Самой продуктивной художественной формой для В. Гоголя-Яновского стал театр, где его талант выразился наиболее весомо. Когда в 1813 году в Кибинцях был обустроен театр, Василию Афанасьевичу пришлось побывать в разных ролях: и драматурга, и режиссера, и дирижера, в различных сценических образах появлялась на сцене и Мария Ивановна.

3

Во второй половине ХVІІІ ст. вся Европа была увлечена театром10, постепенно он стал усадебной модой, которая добралась в начале ХIХ века до Украины и России11. Со времен барокко европейское общество особенно активно культивирует театр, который передает представление о «мире-театре» или «мире в масках». Театр ХVIII претендует на роль центра культурной и общественной жизни. Вместе с распространением просветительских идей и развитием процесса секуляризации культуры театр принимает на себя роль храма. Отныне он становится своеобразным способом пересоздания мира, формой его окультуривания, экспериментальным полем преображения мира на просветительской основе. Культуротворчество как вектор прогресса, как направление изменения современного мира — одно из примечательных явлений той эпохи. Театр и мир вступают в сложные коррелятивные и взаимообусловленные связи, сцена становится инструментом преобразования человека, продуцирование иллюзорного, но привлекательного мира, где должно быть весело и беззаботно. Современный исследователь замечает: «...стиль жизни ХVІІІ ст. принимал „улыбающийся“ характер, не считаясь с обильными слезами, лившимися по всем уголкам Европы...» [54, 131] Визуализированная демонстративная способность театра осуществить здесь и сейчас обновление мира переносилась и на восприятие природы, о чем свидетельствует энтузиастический интерес к садоводству, обустройству ландшафтов и застройке городов. Театр стал своеобразным образцом окультуренной реальности, которая была плодом игры воображения, и где уже существовали преобразованные природа и человек, где властвовали любовь и смех, где был праздник жизни. Театрализованный, пейзажный парк, а с ним и городское пространство осознается современниками как театральное пространство, которое и должно воплотить идеалы эпохи, представлявшиеся таковыми человеческому воображению и уму. Именно театральное пространство становится образцом создания ландшафтной и оказиальной (посвященной определенным событиям) архитектуры. Садовое искусство входит в моду в середине XVIII ст., а к концу столетия это увлечение становится всеобщим, и благоустройством садов занимаются не только богатые люди. «Садок вишневый возле хаты» Т. Шевченко — явление того же порядка.

Сад воспринимался как форма утверждения Эдема на земле: «О как бы я хотел, чтоб вся моя страна // В Эдем, в единый сад была превращена!» (Ж. Делиль) [14, 29]. В христианском сознании закладывание садов — это подготовка ко Второму пришествию Христа: «... земля, быть может, ждет, // что хоть когда-нибудь спаситель к ней придет» [14, 26]12.

Именно в любви к природе, в умении обустраивать вокруг себя ландшафт реализовывал свои эстетичные устремления и вкусы Василий Афанасьевич. В его архиве сохранилось много рисунков-планов перестройки усадьбы и зданий двора. Он любил выращивать сад и радовался новым саженцам, выстраивал экзотические гроты и уютные беседки. Каждая аллея в его саду имела свое название. Одна из них — «долина покоя» — стала любимым местом прогулок супругов, она была недалеко в леске Яворивщины. Любовь к садоводству В. Гоголь-Яновский унаследовал от отца Афанасия Демьяновича, но у сына она приобрела характер эстетического творчества, что было свойственно просветительскому времени. Продолжил же эту традицию Николай, которому импонировало это увлечение отца, о чем он упоминает в письме к матери.

Д. Лихачев считал, что «сад — это, прежде всего, своеобразная форма синтеза разнличных искусств... развивающегося параллельно с развитием философии, литературы (особенно поэзии), с эстетическими формами быта, с живописью, архитектурой, музыкой» [27, 476]. Художественный вкус В. Гоголя-Яновского своеобразно воплощался в конструировании пространства. И грот, и беседки, и «долина покоя», которые были в его парка, — это элементы эстетизации и театрализации пространства. Вероятно, отсюда страсть Гоголя-отца и Гоголя-сына к архитектурным рисункам. Это часть их творчества, ставшая своеобразной формой воплощения художественных устремлений.

Еще в конце XIX ст. сад в Васильевке сохранял эстетическую привлекательность: «В середине сада тянется длинная тенистая аллея, представляющая эффектную перспективу с обоих концов; неподалеку от нее проходит дорожка, по обеим сторонам которой почти все деревья посажены рукою Николая Васильевича, а некоторые и Василия Афанасьевича» [50, 51]13. Садоводство и парково-ландшафтное строительство были формами реализации многогранного дарования В. Гоголя-Яновского, унаследованного у его отца и переданное сыну, и что еще важнее — все это нашло отражение в творчестве сына.

3

Творческое наследие В. Гоголя-Яновского — небольшое, он не может претендовать на первые роли в литературе своего времени14. Из всего видно — он и не ставил перед собой подобной цели, кажется, что его сочинительство не имело целенаправленного характера. Это были произведения для забавы и развлечения в духе улыбающегося ХVІІІ ст. Однако бесспорно, что Василий Афанасьевич был человеком литературно одаренным: он пробовал перо в разных жанрах, писал на украинском и русском языках, интересовался лексикологией, а кроме того — его драматический талант нашел проявление и на сцене, где он, как уже упоминалось, выступал не только в роли актера, но и режиссера. Помимо этого он — был талантливым музыкантом, играл на нескольких инструментах и дирижировал оркестром. Если к этому добавить увлечение садоводством, обустройство ландшафта возле дома, архитектурные мысли и умение рисовать, то станут понятными масштабы разносторонней личности Василия Гоголя-Яновского.

Однако, повторимся, наиболее заметные успехи В. Гоголя-Яновского связаны с театром, вошедшим в моду на Украине, в начале XIX ст. Здесь следует вспомнить и деятельность русской труппы А. Шаховского в Одессе, где театральная жизнь была довольно разнообразной и кроме русского репертуара исполнялись французские, польские и итальянские пьесы. В начале столетия популярность приобретает польский театр в Киеве, а чуть позже — в Харькове. Театр становится обязательным элементом светской жизни не только губернских, но и провинциальных городов15, а также появляется в имениях знатных вельмож. Что же касается Полтавы, то после возведения в 1808 году там театра, и особенно после назначения генерал-губернатором кн. Репнина, который пригласил труппу из Харькова, а руководство театром поручил И. Котляревскому, она стала центром театральной жизни в Украине16.

Исследователь театра отмечает: «Играли в полтавском театре преимущественно комедии; они, может, более всего отвечали вкусам тогдашних зрителей полтавских, которые, отражая здесь вкусы петербургской публики, были, конечно, против того, чтобы что-то серьезное на полтавской сцене увидеть. Не забываем, что близко к этому театру стояла небольшая кучка вельможных господ, которые на наилучших образцах не только русского, а даже европейского театра тех времен воспитались» [41, ХХV]17. По всему видно, что дело не во вкусах, хотя и они, конечно, влияли на театральную эстетику. Просветительский европейский театр имел отчетливую тенденцию к демократизации репертуара, он старался охватить как можно более широкого зрителя. Это привело, с одной стороны, к актуализации комедийного жанра, а с другой — к использованию народного языка, что сделало театр более близким и понятным широкому кругу зрителей. Театр в Украине был многоязычным в силу мощного влияния польской и русской культуры. Вместе с тем в нем сформировался и мощный национальный стержень, сыгравший важную роль в языковом возрождении Украины. П. Рулин отмечает: «Театр XVII–XVIII ст. был все же украинским, хотя и звучали „старосветские действа“ сложной смесью церковно-славянского, украинского и польского языков» [41, VII].

Вообще многоязычие и в начале XIX ст. была явлением обычным. И. Долгорукий, видевший в Кременчуге пьесу Мольера «Мещанин во дворянстве», отмечал: «Двух актеров нет, которые бы одним наречием говорили: кто по-русски, кто по-черкески, иной по-малороссийски, иной по-польски, — смешение языков!» [15, 96]. Это было характерно для большинства пьес того времени. Д. Чижевский, например, считал «макаронизм» языка Василия Гоголя-Яновского оригинальной чертой стиля драматурга, одним «из наибольших украшений стиля Гоголя-сына в его ранних русских рассказах» [47, 390].

В эпоху Просвещения миссия театра заметно прагматизируется, он снижает статус своего содержания, словно спускается с котурнов. От Литургийного действа, претендующего на отображение мировой истории, к изображению бытия реального человека — таков путь развития европейского театра. Театр начала ХIХ века начинает диктовать свои условия, свой код поведения. М. Драгоманов заметил, что «новое всеевропейское литературное движение на нашей почве дало такие хорошие примеры, как Котляревский, Василий Гоголь-Яновский, Гулак и др., показало такие начала „простого писательства, которого не было тогда в Московщине, из столицы которой пришло к нам и то движение“» [17, 128]. В другой работе он отмечает, что «Вечера» немыслимы без Котляревского, Гулака, Гоголя-отца, повлияв же на Гоголя, украинская литература оказала воздействие и на русскую литературу [16, 384]. Речь идет об идеях Гердера и гердеризме как предтече романтизма, которые М. Драгоманов называет движением к «высокой народной поэзии, с желанием перенести глаза от столиц к селам» [16, 384]. Это, в свою очередь, и дало толчок для формирования украинофильства, ставшего основанием для становления национальной литературы18.

Украинский театр, обратившись к темам из жизни простых людей, обрел мощную поддержку народного искусства пения, танца, сценической игры, которое было близким и народу, и шляхте. Комическая опера демократизируется на глазах, успешно продолжая свое бытование, благодаря использованию народного языка19.

Демократизация театра повлекла за собой целую цепь процессов: один из них — едва ли не важнейший — выявление национального основания театрального искусства. Достаточно ярко это обнаруживается в культивировании мотива языкового соперничества, популярного в пьесах начала XIX века. Этот мотив появляется в ряде пьес этого периода, в частности и в пьесе В. Гоголя-Яновского. Суть его сводится к тому, что персонажи сравнивают тексты народных песен, которые персонажи (у Гоголя-Яновского это Москаль) переводят на русский. Логика ввода этого мотива проста — перевод всегда проигрывает. Начало этому языковому противостоянию положил А. Шаховской, пьеса которого «Казак-стихотворец», написанная суржиком, была поставлена 15 мая 1812 года при дворе. Начиналось действие исполнением песни «Їхав козак за Дунай». Можно сказать, что это была одна из первых публичных презентаций украинского языка в новое время (пусть и в несколько искаженном виде).

Преувеличено резкая реакция украинских зрителей на пьесу ярко свидетельствует об остроте зарождавшегося национального чувства. Эта реакция зафиксирована не только в художественных произведениях («Наталка-Полтавка» И. Котляревского), но и в украинофильской печати, воспоминаниях современников. Это были едва ли не первые образцы публичной реакции украинских авторов в защиту своего языка и самобітности. А. Михайловский-Данилевский впоминал: «Я был в театре, где играли „Казака-стихотворца“. Довольно странно, что в столице Украины представляли эту пьесу, которая некоторым образом есть сатира на малороссиян» [41, XXXII]. Корреспондент «Украинского вестника» делает замечание: «Когда один раз недавно ее представляли в Полтаве, то многие добродушные чада природы при втором объявлении в представлении оной сказали: „Чего идти в киятр? Разве слухать, как за наши деньги да нас же будут лаять“» [41, XXXII]. Эти факты лишний раз доказывают: гетманская Украина обладала весьма развитым ощущением своей самобытности и национального чувства.

Острая реакция публики не в последнюю очередь была обусловлена упоминанием Полтавской битвы, о чем свидетельствует авторская ремарка в начале. В центре пьесы украинский песенник Семен Климовский, вокруг которого и развиваются события. Здесь упомянуты Искра и Кочубей, в полку которого и служил Климовский. Однако лишь недавно стало известно, что в первой редакции пьесы фигурировал и Мазепа20. В каком контексте — судить теперь трудно. Нельзя исключать, что в первоначальном варианте Климовский служил при Мазепе. Имена Искры и Кочубея, казненных до Полтавской битвы, внесены, видимо, как «искупление» вины автора. Принято полагать, что А. Шаховской выбирал «украинский колорит для некоторых своих водевилей как определенного рода экзотику, продолжая этим сентиментальных путешественников и опережая Гоголя» [41, XXXI]. Думаю, дело не только в «экзотике» (которая, в самом деле, была важнее для «сентиментальных путешественников», чем для Н. Гоголя), но и в том, что постановки этого произведения фиксирует уровень национального самосознания зрителя; реакция на пьесу стала формой проявления оппозиционности и была высказана таким необычным образом.

Надо отдать должное таланту А. Шаховского, который остро ощутил тенденцию к демократизации театра и, обратившись к украинской теме, оказался перед необходимостью озвучить перипетии своей пьесы по-украински, что придавало органичности драматическому рассказу. Однако украинский зритель отнесся весьма ревниво к искажению языка, воспринимая спектакль как насмешку, которую позволил себе драматург метрополии. Это было подмечено многими современниками, а И. Котляревский весьма откровенно оппонировал Шаховскому в «Наталке-Полтавке». Можно предположить, что дело не только в языке, так как «выпад» Шаховского был менее значительным, чем «реплика» И. Котляревского.

В этой оппозиции следует усматривать не только продолжение традиций старинного театра, где культивировались языковые эффекты. Но в новое время возникает иные причины для широкого использование мотива сравнения двух языков и их выразительных возможностей в разных произведениях того времени свидетельствует, что этот мотив находил поддержку у зрителя. Подобные сцены были приправлены комическим эффектом, что маскировало пафос оппозиционности, хотя, разумеется, он проступал весьма выразительно.

4

Особенность пьес того времени, в том числе и пьес В. Гоголя, состояла в прямом переносе событий и людей из жизни на сцену. В основе их сюжетов обычно лежали реальные события. П. Кулиш пишет, что пьеса «Простак» имела и иное заглавие: «Роман и Параска», и представляет его как первое название, сообщая, что второе забыто. По его мнению, в произведении «представлены муж и жена, жившие в доме Трощинского на жалованьи, или на других условиях и принадлежавшие, как видно, к „высшему лакейству“. Они явились в комедии под настоящими именами, только в простом крестьянском быту, и хотя разыгрывали почти то же, что случалось у них в действительной жизни, но не узнавали себя на сцене. Трощинский был человек Екатерининского века и любил держать при себе шутов; но этот Роман был смешон только своим тупоумием, которому бывший министр юстиции не мог достаточно надивиться» [26, 95].

Таковым был способ создания ситуативного подтекста, который прибавлял пьесе комизма, хотя, понятно, что при переносе действия в другое пространство он терялся. Жизнь и театральная сцена в то время не были уж так отдалены.

Е. Шубравский приводит подобные примеры и из драматургии Г. Квитки-Основьяненко («Щира любов»). Да и «Сватанье на Гончаривке», по словам исследователя, изображает несколько «главных здешних характеров» [52, 29]. Вспомним, что К. Тополь, автор пьесы «Чары», убеждает в «предуведомлении»: «Представленное мной отчасти очевидное, отчасти повествования пересказов народных. Доказательством чего могут служить песни» (цит. по: [41, ХІІ]). Вероятно, это была заметная (присущая) тенденция времени. Театр обращался к реальным событиям и ситуациям и тем оппонировал «столичной» моде, утверждал свою инаковость, своеобразно воссоздавая свой этнический локус.

Эта ориентация на реальные факты, атмосферу повседневности, бесспорно, характеризуют новую драматургию и указывает на вектор ее развития. От аллегорически-символического принципа изображения к воспроизведению реальной жизни — вектор, который определился именно в этот период, и драматургия В. Гоголя, как и Котляревского, была яркой иллюстрацией этого процесса.

5

С наибольшей полнотой драматический талант В. Гоголя-Яновского нашел выражение в пьесе «Простак». На первый взгляд, она представляет собой типичный водевиль: легкомысленные ситуации сюжета, выполненные в комическом ключе, введение песен, что является обязательным атрибутом этого жанра. Д. Чижевский, затрагивая вопрос жанра пьесы, указывал: «Гоголь не обратился к форме французского водевиля, которым пользовался Котляревский». И подчеркнул: «Пьеса Гоголя в некоторых сценах значительно карикатурнее „Москаля-чарівника“, зато она отходит уже от жанра оперетты с его неестественностью (нет многочисленных пений) и приближается к настоящей народной комедии» [47, 390]. Однако в эту атмосферу шутливых сцен врывается серьезная тема, связанная с образом Параски. О ее непростой женской судьбе повествует песня. Песни в «Простаке» не только декорируют действо, что характерно для водевиля, а предстают иногда своеобразными монологами. Так, первая песня Параски напоминает исповедь: «Вяне вишня, посихає, // Що росте під дубом: // Сохну, чахну так нещасна, // Живучи з нелюбом» [44, 40]. Это признание служит и мотивацией любовной интриги Параски и Фомы Григорьевича, который появляется на сцене, по окончании пения. Состоящая в браке с нелюбимым против ее воли, Параска заявляет о своем праве на женское счастье. Это мотив, который был новым в литературе, делает произведение В. Гоголя-Яновского новаторским, так как речь идет о конфликте, характерном для литературы более позднего времени. Навеянный песенными мотивами, проговоренными в песне, он становится в центре драматического повествования.

Вместе с тем, пьеса выразительно тяготеет к традиции старого барочного театра. Свидетельство этому — присущие персонажи Москаль и Дьяк, характерные типы интермедий образов, что прямо указывает на их источники. Другая черта барочной эстетики выражается в акценте на словесной игре, к которой обращается автор, создавая комическую сцену. Москаль учит Романа заговору, тот же переиначивает слова на свой лад: Джун становится Жуком, а Дурниер — «дурным я». Языковые разногласия возникают несколько раз: появление на сцене Москаля, традиционного образа интермедий, сопровождается обсуждением языковых ситуаций, тоже исполненных комизма. Когда Москаль призывает как можно громче крикнуть «Ура!», Роман отвечает: «Ей, далебі, москалю, не вичитаю: важке дуже на язик» [44, 68]. Москаль тоже переиначивает слова и имена: Оверка и Приську он называет Веверком и Прицкою. Этот персонаж за год научился «вашим хохлацким песням» и на свой лад «перепевает» образцы украинского фольклора: «Ах, в поле могила / С ветром разговаривала, / Не дуй, ветер, ты на меня, / Чтоб я не почернела» [44, 50]. Это свободный перевод песни, которую исполняет Сотский: «У полі могила / З вітром говорила: / Не вій, вітре, ти на мене, // Щоб я не чорніла». Неуклюжая иноязычная версия придает песне пародийное содержание и вызывает искренний смех Сотского: «Гарно, москалю, гарно! Ну, вже втяв до гапликів. Се вже краще від тієї, що „в городі бузина, а в Києві дядько, за те тебе полюбила, что на руці перстень“» [44, 50]. Солдат-москаль, как объект шуток, веселого и незлого смеха, сам того не замечая, создает комические ситуации.

Исследователи языка В. Гоголя-Яновского утверждают, что он «один из первых в украинской литературе показал богатство и неограниченные стилистически-экспрессивные возможности народно-разговорного языка, доказав пригодность его для использования в изящной словесности. В частности, богатством лексики и народной фразеологии отмечена комедия „Простак“» [28, 62]. Исследователи языка «Простака» указывают на употребление названий явств и напитков: борщ, каша, кваша, лемішка, путря, затірка, соломаха, пампушки, галушки, вареники, товченики, шулики, гречаники, печеня, хліб, паляниця, запіканка, мед, горілка; на богатство глагольной синонимики: їсти, годуватися, кормитися, оскоромитися, снідати, обідати, закусувати, покуштувати, уплітати, тріскати; или — говорити, казати, гукати, веліти, наказувати, просити, вигадувати, вторити, молоти, репетувати, кликати, шептати, провадити, нахвалятись.

Весомое место в партиях разных персонажей занимают фразеологические выражения, которые придают речи естественное и органичное звучания. Приведу несколько примеров: «Утяв Панька по штанях»; «Ну вже втяв до гапликів!»; «як говорить, мов у хмару заходить»; «Їсти хочеться так, що аж кишки корчить»; «Охляв так, що ні рук, ні ніг не чую»; «Що бабі, те й громаді»; «Годі, а то, далебі, кишки порву від сміху»; «У городі бузина, а в Києві дядько, за те тебе полюбила, що на руці перстень» и др.

В. Гоголь-Яновский обращается к словам, которые сегодня редко употребляются: кованний — пятнистый; іносе — согласие; дивний — дикий; привалок — лавка при лежанке и т. п.

В архиве писателя сохранились записи украинских слов на букву «К» (всего 43 слова) и их объяснение на русском языке, что «дало основания говорить о В. Гоголе-Яновском как исследователе украинского языка» [28, 62]. Это записи живого языка из народных уст, к которым приобщены русские соответствия: клишавий — косолапый, кремінь — кремень, кукурікуватий — кирпатый, коваль — кузнец, кучері — кудри, кучерявий — кудрявый, крутий — (гори) утесистый, комашня — муравьи, крокви — стропила, каганец — плошка, казан — котел, колиска — колыбель и качели, купервас — купорос, кривий — хромой, калитка — кошелек, кузня — кузница, кат, катюга — палач, кибиця — кисть, квилю — вою, кишеня — карман, криничина — родник, квітка — цветок, короста — чесотка21.

Важным элементом художественной природы пьесы является абсурд, лежащий в основании сюжета: Параска отправляет своего мужа на охоту, навязав ему поросенка вместо гончей, убедив его в высоких охотничьих достоинствах животных. В итоге она, заранее одолжив у кумы зайца, гордо демонстрирует добычу мужу, который возвращается ни с чем.

Фантастический поворот сюжета — охота Романа с поросенком вместо собаки, — Д. Иофанов относит к недостаткам пьесы: «Трудно поверить автору, что Параска смогла убедить старого крестьянина Романа в том, что поросенок может заменить собаку во время охоты на зайца» [23, 64]. На что Ю. Манн резонно заметил: «А то, что свинья Ивана Ивановича вбежала в присутствие Миргородского суда и украла прошение Ивана Никифоровича, — это правдоподобнее?» И подытоживает: «„Необыкновенное приключение“, говоря словами Гоголя, берется как данность, как нечто само собой разумеещееся, не нуждающееся ни в какой мотивировке. А если же мотивировка дается, то своеобразно — псевдосерьезно, что еще более увеличивает эффект нелепицы...» [30, 25]. Следует отметить, что за этим стоит мир украинской смеховой культуры, которая актуализируется в момент глубокой демократизации театрального искусства и накладывает свой отпечаток на жанрово-стилевую природу драматургии22.

В этом процессе закономерно активизировался «низкий» комедийный жанр, который допускает композиционную свободу, разомкнуто действия23, когда отдельный эпизод автономен в системе целого. Комедия получила поддержку в форме любовной интриги и даже своеобразной эротики. А правдоподобие и достоверность театральной иллюзии достигались декларацией тесной связи с реальными персонажами, ситуациями, событиями.

Элементы абсурда не только определяют развитие фабулы: его присутствие ощутимо в диалогах. Сюжет произведения, выстроенный на анекдотической основе, удерживает и мотив абсурда (охота с поросенком), организующим все действие. Вместе с тем образы произведения имеет реальных прототипов (в этом случае в образах Романа и Параски), что обеспечивает правдивость рассказанной истории. Это позволяет автору вводить фантастические мотивы, придавая пьесе комическую направленность, обогащая действие языковыми эффектами. Элемент абсурда присутствует в диалогах, в которых принимает участие Москаль. Сцены кое-где приобретают форму достаточно резкого спора.

Традиционна и вместе с тем очень выразительна языковая партия Фомы Григорьевича. В ней характерная для сцены того времени языковая смесь, в которой объединяются церковнославянская и общеупотребительная лексика. Влюбленный Фома Григорьевич старается выказать свои чувства высоким штилем: «Ей-ей, не знаю, какими глаголами вскрыть мнет страсти сердца моего; язык мой прильне к гортани» [44, 43]. Вынужденный спрятаться под прилавком, выдыхает: «Ах, божье мой! як преизрядно, если бы и вы, Параскева Пантелемоновна, здесь со мной обитали!» [44, 45]. Возный или Финтик у Котляревского лишь украшают свой язык подобными словами, как и Афанасий Иванович в «Сорочинской ярмарки». Язык же Фомы тяготеет к однородности: в нем доминирует церковнославянский элемент, передающий приподнятое расположение духа влюбленного.

В критической литературе до сих пор не снят с повестки дня вопрос о связи произведения В. Гоголя-Яновского «Простак» и пьесы И. Котляревского «Москаль-чарівник». Это тот случай в истории литературы, когда, благодаря сюжетному сходству, они видятся своеобразными близнецами, что побуждает литературоведов время от времени выказывать суждение о первенстве сюжета, как об одном из стандартных критериев оригинальности и меры таланта писателя. Понятно, что авторитет Котляревского заставлял многих отдавать первенство автору «Энеиды». Тем не менее существует мнение, что пьеса «Простак» «написана, возможно, между 1809–1813 гг., когда Трощинский, пребывал в отставке после управления министерством „уделов“, жил в Кибинцях». Правда, аргумент исследователя, — «именно на это время приходится и наиболее энергичная деятельность В. Гоголя при Трощинском» [37, 4] — едва или можно считать доказательным, хоть и контраргументов тоже нет24.

В литературоведении до сих пор нет веской аргументации относительно происхождения сюжета пьес «Простак» и «Москаль-чарівник». Так, М. Дашкевич среди источников сюжета называет французскую оперу: Котляревский был знаком с оперой «Le Soldat Magicien» (1760) и воспользовался ее схемой для своей пьесы. Что же касается пьесы В. Гоголя-Яновского, то, по мысли исследователя, «первенство во времени должны быть признано за произведением Котляревского» [12, 475].

Г. Марковский полагал, что в пьесе «Простак» заметно влияние не только «Москаля-чарівника», но и «Наталки-Полтавки»: и дьяк, и Возный обращаются к славянизмам, оба вставляют тэе то як его. Наталка у Котляревского и Параска у Гоголя говорят: первая — Возному: «Воля ваша сударь, а вы так грамотно говорите, что я того не пойму»; вторая — дьяку: «Итак вы, Фома Григорьевич, так говорите по-письменному, что я и не второпаю». И Возный, и Фома Григорьевич словесно близки в своих «комплиментах» [31, 256]. Но этот факт можно квалифицировать и как влияние «Простака» не только на «Москаля-чарівника», но и на «Наталку Полтавку».

Имеет свои резоны и мысль В. Петрова о том, что пьесы Гоголя-Яновского и Котляревского не находятся в генетической связи [36, 80]25. Е. Шубравский весьма категоричен в понимании перекличек «Простака» и «Москаля-чарівника» И. Котляревского: «„Москаль-чарівник“ мог быть, конечно, определенным литературным стимулом для В. Гоголя-Яновского, но искать полной тождественности ситуаций, образов в этих двух пьесах, как это делал П. Кулиш в предисловии к публикации „Простака“, не приходится. Написанный на материале действительного факта, водевиль В. Гоголя-Яновского не повторяет „Москаля-чарівника“ ни характером конфликта, ни своими образами» [52, 11].

Бесспорно, слава автора «Энеиды» была неизмеримо большей, и она бросает отсвет и на драматургию И. Котляревского, не столь далеко ушедщую от «Простака». Вместе с тем произведение В. Гоголя-Яновского имеет и свои ощутимые преимущества.

В. Гиппиус, сравнивая обе пьесы, высказывает соображение: «Гоголь-отец на основе того же сюжета написал комедию, в которой эти несообразности удачно устранены: нравоучение полностью снято, и комическое действие движется по сказочным или фарсовым путям насмешек над незадачливым простаком и сочувствия к умной и ловкой, хоть и ничуть не добросовестной героине» [4, 32]26. Дискуссии вызвала и тема социальной жизни в обоих произведениях. Д. Иофанов обратил внимание на то, что Михаил в пьесе Котляревского говорит, что у его жены Татьяны «всього доволі, хіба птичого молока нема», тогда как в «„Простаке“ В. А. Гоголя народная жизнь изображена вполне реалистически» [23, 65].

Конечно, преувеличенно звучат слова Д. Иофанова о сцене, в которой Роман говорит о нищей жизни: «Заработать нет здоровья: нивки и лески давно распродал; скот непочем; только что последний хлеб продать, чтобы проклятые сипаки не обливали на морозе холодной водой. Хорошо было раньше, продал годовалого бычка да и расплатился; а теперь и корову с теленком продашь, — только разве за половину заплатишь, так как теперь та корова, что надо было рублей сорок заплатить, больше не дадут у скупщика, как рублей десять. Такое теперь время пришло! Где же нам деньги брать?» Д. Иофанов пишет, что этот фрагмент «звучит вовсе не комедийно, а трагично» [23, 55]. Желание социологизировать анализ произведения в духе времени заставляет исследователя прибегать к смещению акцентов. Определенное разногласие возникает из того, что заметил П. Рулин: нищая судьба персонажа, изображенного, как «ленивого мужика (гевала), что все время лежит на печи», объясняется словами: «...нивки и лески давно распродал, скот нипочем; только что последний хлеб продал, чтобы проклятые сипаки не обливали на морозе холодной водой» [41, XV]. Д. Иофанов прибавляет от себя трагизм ситуации, так как, лежа на печи, понятно, придется все распродать.

В. Гоголь-Яновский пробовал свои силы и в сатирической комедии. Остался отрывок одной из пьес27, написанный в традициях классицизма с привкусом просветительского пафоса развенчивания человеческих пороков и общественных недостатков. Выразительны и значащие имена героев — это Мотов и его слуга Урвалушка. И диалог их — о деньгах, точнее их отсутствии. Это обстоятельство заставляет Мотова продать родительский дом. Жаль ему только сада. В этом мотиве отзвук увлечения Василия Афанасьевича и его отца садоводством. В каждой помещичьей усадьбе сад являлся едва ли не важнейшим элементом имения, с которым связывали светлейшие воспоминания и переживания детских и юношеских лет. Как справедливо отмечает А. Назаревский, тип мота известен в русской литературе (пьеса В. Лукина «Мот, любовию исправленный», 1764). Однако гоголевский мот Мотов имел несколько иную биографию, насколько можно судить, сравнивая этих героев. Что их объединяет, так это близость ситуаций и образов: господин и его доверенное лицо, слуга, который сочувствует своему повелителю и помогает выйти со сложной ситуации. Фрагмент свидетельствует о знакомстве В. Гоголя-Яновского с русской литературой времени. По всему видно, что автор не пошел путем наследования этой традиции, а создал пьесы, глубоко национальные по своей природе.

6

Как известно, пьесы Василия Гоголя-Яновского высоко ценил его сын. Он привез их в Нежин, а позднее просил прислать в Петербург: «Еще прошу вас выслать мне две папенькины малороссийские комедии: Овца-Собака и Романа с Параскою. Здесь так занимает всех все малороссийское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну из их поставить на здешний театр» [X, 142]

Отношение Н. Гоголя к отцу тоже было подчеркнуто пиетическим: он называет его «нежным» отцом. Сын разделял увлечение отца и деда садом. Сквозь призму их общего интереса Николай Васильевич упоминает об отце в письме к матери от 24 марта 1827: «Весна приближается. Время самое веселое, когда весело можем провесть его. Это напоминает мне времена детства, мою жаркую страсть к садоводству... Я и теперь такой же, как и прежде, жаркий охотник к саду... Несмотря на все, я никогда не оставлю сего изящного занятия, хотя бы вовсе не любил его. Оно было любимым упражнением папиньки, моего друга, благодетеля, утешителя... не знаю, как назвать этого небесного ангела, это чистое, высокое существо, которое одушевляет меня в моем трудном пути, живит, дает дар чувствовать самого себя и часто у минуты горя небесным пламенем входит у меня, рассветляет сгустившиеся думы. В сие время сладостно мне быть с ним, я заглядываю у него, т. е. у себя, как в сердце друга. Испытую свои силы, для поднятия труда важного, благородного: на пользу отечества, для счастия граждан, для блага жизни подобных, и дотоле нерешительный, не уверенный (и справедливо) в себе, я вспыхиваю огнем гордого самосознания, и душа моя будто видит этого неземного ангела, твердо и непреклонно всё указывающего в мету жадного искания...» [X, 89- 90].

Биограф отца П. Щоголев сомневался в искренности синовних признаний (см.: [53, 171]). В самом деле, трудно поверить в реальный характер цитированной исповеди, но не следует при этом забывать, что юноша уже вживался в образ своего будущего апостольского служения, а потому все, и родители особенно, укрупнялись, приобретали причастность к высоким небесным сферам. Таким образом, Гоголь и отца, и себя поднимал над земными хлопотами. Были между отцом и сыном и тесные творческие контакты. Г. Данилевский рассказывает, что В. Гоголь-Яновский на прогулках ставил перед сыном задачи поэтических импровизаций, задавая своеобразные темы «Солнце», «Степь», «Небеса» [9, 121]. Талант писателя по легенде проснулся рано. Согласно ей Василий Капнист как-то застал пятилетнего Гоголя за написанием стихотворения и уговорил прочитать свое творение. После чего будто бы сказал: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя-христианина» [10, 119]. В. Вересаев выказывает сомнение относительно правдивости этого события (см.: [2, 36]), но оно в ряду фактов, свидетельствующих об интереса в семье Гоголей-Яновских к литературе. В переписке с отцом Гоголь обсуждает свои учебные и творческие вопросы: «Вы писали мне про стихи, которые я точно забыл: 2 тетради с стихами и один Эдип, которые, сделайте милость, пришлите мне скорее. Также вы писали про одну новую Балладу и про Пушкина поэму Онегина; то прошу вас, нельзя ли мне их прислать. Еще нет ли у вас каких-нибудь стихов, то и те пришлите. Сделайте милость, объявите мне, поеду ли я домой на Рождество; то по вашему обещанию прошу мне прислать роль. Будьте уверенны, что я ее хорошо сыграю, чем я вам буду много благодарен» [Х, 48].

Это письмо к отцу, написано в тот же день, что и матери (от 1 октября 1824). С ней сын говорит о своей признательности родителям, о болезнях и добрых пожеланиях. С отцом — о делах, которые в поле зрения. О каких стихах речь идет — неизвестно, но Николай в самом деле искренне интересуется поэзией, и он доверяется вкусам отца, который был в курсе новинок литературы28.

Исследователи указали на целый ряд перекличек творчества отца и сына. Это, во-первых, эпиграфы к «Сорочинской ярмарке» (II, VI, VII и X гл.); во-вторых, повторение сюжетных ситуаций и схем взаимодействия центральных персонажей: Солопий — Хивря — Попович в «Сорочинской ярмарке» и Роман — Параска — дьяк из комедии «Простак»; в-третьих, ощутима близость и даже наследование отдельных деталей в разделе VI «Сорочинской ярмарки» и VI сцене «Простака»: специфический, декорированный церковнославянизмами язык поповича и дьяка, объединение мотивов пищи и объяснения в любви, резкое прекращение сцены признания в результате вмешательства внешнего фактора. И, наконец, четвертое совпадение: Сотский в сцене VII «Простака» говорит Параске: «Кума, поищи там в печи: нет ли соломахи, или пышек, или галушек, или шуликов, или товчеников»; Хивря предлагает Поповичу «варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченики» [7, т. 1, 519]. Именно в комическом бытописании сын щедро заимствовал у отца и знание, и формы изображения.

Н. Гоголь осознавал свою наследственную близость к отцу. В одном из писем к Н. Языкову он писал о своей болезни: «Она есть истощение сил. Век мой не мог ни в каком случае быть долгим. Отец мой был также сложенья слабого и умер рано, угаснувши недостатком собственных сил своих, а не нападениями какой-нибудь болезни. Я худею теперь и истаиваю не по дням а по часам; руки мои уже не согреваются вовсе и находятся в водянисто-опухлом состоянии» [7, ХІІ, 493] Эта кровная и духовная близость всегда осознавалась гениальным сыном и была одной из невидимых привязок его к истокам: к родной земле, к родному краю.

7

Наиболее полно документированы последние недели жизни Василия Афанасьевича, остались воспоминания вдовы и переписка супругов. Василий Афанасьевич рано ощутил болезнь. Как упоминает Мария Ивановна, еще «до женитьбы имел 2 года лихорадку, от которой насилу освободил его известный бывший наш медик Трофимовский». Василий Афанасьевич страдал и иными хворями. Его жена рассказывала: «Муж мой начал болеть, 4 года продолжалась его болезнь и когда в одно время хлынула у него горлом кровь, он начал собираться к доктору в Кибинцы к Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому, домовому его доктору, но не мог себе вообразить, как оставить меня на сносях последнею моей дочерью Ольгой... 2 недели экипаж стоял у крыльца и все ему не хотелось уезжать, но болезнь усилилась и он должен был уехать. И прощаясь со мной сказал: „Как я буду без тебя, верно, умру“, и потом испугался и сказал: „Если долго пробуду, но постараюсь скоро возвратиться, а к тебе буду просить кого-нибудь из родных“... Я получала от него часто письма: он все беспокоился о мне и писал, что делать в хозяйстве... Я не знала опасности, в какой он находился, так как он давно болел и выздоравливал понемногу» [39, 32].

Василий Афанасьевич едет в Кибинцы. Он ощутил близкий конец, что вырвалось при прощании. Он часто писал Марии Ивановне: до нас дошло 5 писем, в которых муж давал распоряжение, проявляя заботу о жене и детях. Но силы его оставляли, и 31 марта, на третий день Пасхи, Василия Афанасьевича не стало.

Болезнь Василия Гоголя — туберкулез легких. Известный психиатр начала XX ст. В. Чиж был уверен: «Несмотря на неполноту наших сведений о болезни В<асилия> А<фанасьевича>, едва ли можно сомневаться, что он умер от чахотки; общая картина болезни, весьма характерные для чахотки припадки и, наконец, отношение больного к болезни — все это дает нам право думать, что отец нашего гениального писателя страдал туберкулезом» [46, 173]. Семья Гоголей-Яновских тяжело пережила потерю отца. Даже по прошествии десяти лет Николай в письме к матери от 21 сентября1836 писал: «...вы потеряли редкого друга, а нашего нежного отца, которого до сих пор никто из нас не позабыл; а 17 лет непрерывного, невозмущаемого счастия, которым вы наслаждались с ним, разве ничего не значит?» [7, ХІ, 64].

Вопреки всем драматическим обстоятельствам, смерти детей, тяжелой болезни, Василий Афанасьевич Гоголь прожил счастливую жизнь: он любил, был отцом двенадцати детей, воспитал гениального сына, увлекался творчеством, оставил заметный след в истории украинской литературы и театра.

С его именем связан процесс демократизации отечественного театра, что нашло отражение в особенностях конфликта, в выборе героев, которые заговорили живым и сочным украинским языком. Тесно связанный с традициями старого украинского театра, Василий Гоголь-Яновский решительно вышел на новые горизонты развития драматического искусства. С уверенностью можно сказать, что это был именно тот путь, которым дальше пойдет украинский, а под влиянием Николая Гоголя и русский театр ХІХ столетия.

Примечания

1. Эта мысль получит развитие в работе Н. К. Гудзия «Украинские интермедии ХVІІ—ХVІІІ ст.» (См: [44, 30]). См. также специальное исследование: [8, 105–113]. Первым на это указал П. Кулиш, а за ним — М. Драгоманов, отметивший, что «господа и администраторы, как Трощинский, заводили на Украине порядки, по образцу петербургского двора, содействовали возникновению театра, для которого Гоголь-отец и Котляревский поставляли пьесы, смешивая комическую манеру интермедий XVIII в. с новомодным сентиментализмом a la Карамзин» (см.: [16, 146]). О связи «Наталки-Полтавки» с украинским вертепом и интермедиями см.: [43, 268–279].

2. О популярности в конце ХVІІІ ст. в среде украинской шляхты мысли о своей этнической самобытности (см.: [24, 133–166]).

3. Документы «дворянских книг» отца Афанасия Демяновича тоже не проясняют ситуацию. Из них известно, что в декабре 1787, корнету Василию было 7 лет, в мае 1789 — 8 лет, а в 1797 — 14 лет (см.: [29, 12–14]).

4. Л. Розсоха, ссылаясь на метрическую книгу Яресковской церкви Рождества Христового, приводит эту дату ([39, 112]), хотя предшественники называли 12 ноября (см.: [3, 11]).

5. А. Михайловский-Данилевский вспоминал: «Я заметил, еще, что при каждом удобном случаи малороссияне осуждали правление Александра и расхваливали царствование Екатерины. К распространению сего мнения способствовал преимущественно живший недалеко от Лубен, бывший министр юстиции Трощинский, старик лет восьмидесяти, почитавшийся в Малороссии оракулом». А в другом месте отмечает, что «дом Трощинского служил в Малороссии средоточием для либералов; там, например, находились безотлучно один из Муравьевых-Апостолов, сосланный впоследствии на каторгу, и Бестужев-Рюмин, кончивший жизнь на виселице» [51, 213, 214].

6. Известен эпизод, который демонстрирует увлечение театральными зрелищами и театрализованными розыгрышами в имениях. Во время упомянутого приезда Державина его жена Дарья Алексеевна переоделась попрошайкой и попросилась в этой одежде к сестре, которая не узнала ее и щедро предложила свою одежду. Все знали о подготовке этой сцены и, когда розыгрыш раскрылся, весело его обсуждали. Другой эпизод: заштатного священника Варфоломея, что был общим посмешищем и шутом, над которым потешался сам Трощинский, заставили говорить приветственное слово архиерею, приглашенному в дом вельможи. Гость не сразу понял бред шута, а когда понял, остановил его словами: «...хорошо, очень хорошо! Остальное досказывай чушкам». [50, 70].

7. В. Капнист и умер в Кибинцах 28 октября 1823 года, когда гостил на дне рождения Д. П. Трощинского — 26 октября.

8. Следует вспомнить, что Василий Гоголь-Яновский основал четыре ярмарки — в каждую пору года: на Теплого Алексея (17. 03), пр. Ануфрия (12. 06), Рождество Богородицы (8. 09), прор. Даниила (17. 12) — по ст. стилю.

9. «Шнурочек для меня бесценный / Имел я счастье получить / Сей дар, от Вас я чту священным / И буду в памяти хранить. / Отличное благоволенье, / Которым вы почли меня;/ И благодарности, почтенья /Исполнена душа моя» (Отд. рукоп. ИРЛ (Пушкинский Дом) РАН Ф. 538, от. 1, ед. хр. 72).

10. В Польше в конце XVIII ст. театр и проблемы его развития находились в центре внимания Сейма и Высшего национального совета. (См.: [42, 15]).

11. На сцене выступал даже наследник трона, будущий император Павел 1. Современник Семен Пылинок так откликался о его игре: «Его высочество роль изволит знать твердо, только слова не с такой страстью и не с такой живостью (нежностью) выговаривает, с какой они говорены быть должны» (см.: [34, 527]).

12. Первым переводчиком «Садов» Жака Делиля был А. Палицын — «поповский пустынник», переводчик «Слова о полке Игоревом», один из ярких гуманитариев рубежа веков, лидер «поповской академии» — одного из культурных гнезд Слобожанщины. (См.: [13]). Популярность этого произведения была такой, что двумя годами позже вышел еще один перевод на русский язык А. Воейкова [См.: Сады, или искусство украшать сельские виды. Сочинение Делиля. Перевел Александр Воейков. — Спб., 1816]. В своем переводе А. Воейков вставил «русский фрагмент» в главу, где Делиль представил историческую панораму почитателей садов Европы. Переводчик сожалеет, что много садовых дач, как, например, дачи Л. К. Разумовского, П. Строганова, не упомянуты, а они «не уступают ни английским, ни французским, ни итальянским» [ 102]. Он восполняет это вставками об усадебных садах в России. Сам А. Палицын не только интересовался теоретическими аспектами садоводства, но и был и практиком в этой сфере.

13. Подобное свидетельство приводит и В. Данилов, ссылаясь на доклад в историко-филологическом обществе Новороссийского университет в 1909 г. П. Борзаковського, который отметил, что сад в Васильевке ему напомнил сад Плюшкина из «Мертвых душ» (см.: [11, 80]).

14. Иного мнения придерживался В. Гиппиус: «...Василий Афанасьевич Гоголь был не только любителем литературы, а и выдающимся украинским писателем» (см.: [5, 48]).

15. Кн. И. Долгорукий описывает свои театральные впечатления в Кременчуге (см.: [15, 96 97]). Рассказывая о харьковском театре, он указывает на конкуренцию со стороны полтавчан, которые переманивали актеров из Харькова [Там же, 55].

16. На Полтавщине был популярным усадебный театр: «На достаточно небольшой территории Миргородского уезда — в треугольнике между селами Кибинцами, Яресками и Савинцами, расстояние между которыми 30-40 верст (Миргород размещен в средине этого воображаемого треугольника), — в первой трети ХІХ в. действовали по меньшей мере три усадебных театра, к тому же все они так или иначе имеют отношение к семье Гоголей. Этот „окологоголевский“ культурный ареал оказывал мощное влияние на интеллектуальную среду украинского шляхетства окрестных мест» (см.: [40, 223 235]).

17. Историк польского театра отмечает, что «репертуар в значительной мере состоял из комических опер, развлекательных, веселых комедий, не имевших особой идеологической нагрузки». А общественные ценности реализовывались «на фоне развлекательных пьес и бытовых комедий» [42, 24]

18. Об эстетических ориентирах литературы этого времени (см.: [55, 111–117]).

19. Исследовательница польского театра этого времени пишет о синхронных процессах в польськой драматургии: «Польские герои заговорили не на условном языке просветителей, а на родном наречии. Со сцены слышалась народная речь с ее вульгаризмами, диалектными особенностями» [42, 56].

20. В письме к А. С. Шишкову (от 17. 05. 1812) А. Шаховской жалуется на временное запрещение, вызванное упоминанием Мазепы («проклятое имя Мазепы, упомянутое в опере все начудесило») в мае 1812 года (впервые водевиль был поставлен при дворе 15 мая 1812 г. (см: [19, 483]), но позже имя Мазепы было снято (см. об этом [21, 54–62]). Его нет в издании 1815 г. (см.: [48]). Представляется, что необходимо по-иному посмотреть на место А. Шаховского в истории русско-украинских культурных взаимоотношений. Он первым (пусть и в искаженном виде или, как высказался В. Перетц, в «очень слабой имитации украинского языка») показал украинца, выведя на сцену и язык и его носителей. Резкая оценка «Казака-стихотворца» Шевченко, вложенная в уста персонажа повести «Близнецы» («это чепуха на двух языках» [IY, 55]), может быть принята с предостережением — как свидетельство бескомпромиссности украинского поэта. Полемические же выпады в адрес А. Шаховского о достаточно высоком национальном самосознании украинских деятелей культуры того времени. Е. Гребенка, хоть и считал «Казака-стихотворца» «старинной пародией на Малороссию», но, полагал, что персонажи «заговорили в них языком чисто мароссийским — были приняты публикою с восторгом..» (Гребінка Є. Провинциальные театры // Твори в 5-ти тт.. —К., 1957. — Т. 5. — С. 316-317). Понятно, что при игре украинские актеры исправляли языковые погрешности Шаховского, что и способствовало популярности пьесы.

21. Их приводит А. Назаревский (см.: [33, 327]).

22. Поэтому нельзя согласиться с мыслью П. Рулина, что во всем этом можно «видеть последовательно в каждой более или менее негативной фигуре сатиру на весь народ украинский», поскольку пьесы Гоголя, (исследователь имеет ввиду прежде всего «Собаку-вівцю») написаны «на анекдоты про дурости хохлацкие, которых немало можно встретить в русских журналах 1810–1820 гг.» [41, LXVI].

23. О причинах преимущества комедийного репертуара см.: [41, XXIV–XXXIV].

24. Историки украинской литературы до сих пор не приняли во внимание статью известного в диаспоре ученого Л. Билецкого (см.: Білецький Л. Біля початків нової української комедії і водевілю // ЗНТШ. — Т. XCIX, ч. 1 Праці філологічні. — Л., 1930. — С. 173–212). И на то были весомые причины: в советское время ни один цензор не отважился бы пропустить даже ссылки на работы ученого-эмигранта, кроме как в статьях записных критиков буржуазных националистов. А между тем в этой работе достаточно убидетельно Л. Белецкий обосновывает гипотезу о том, что пьесы В. Гоголя-Яновского написаны в 1813-1814 гг., т. е., раньше пьес И. Котляревского «Москаль-чарівник» и «Наталка- Полтавка», с появленим которых прийнято связать начало нового украинского театра.

25. К этой позиции склоняется и В. Мацапура (см.: [32, 80]).

26. Достаточно категоричен Н. Зеров. Он не принимает оценок П. Кулиша и склонен выше поставить произведение И. Котляревского: «Пьеса Котляревского тяготеет к решению более важных вопросов, разработанных характеристик, у Гоголя—отца лучше выдержан тип неприхотливого водевиля, осюда и некоторая грубость гоголевского комизма. Гоголь-отец — самый интересный из последователей Котляревского в драме, самый крупный талант. Идейным содержанием он значительно уступает автору „Москаля-чарівника“, обе его пьесы по сути разыгриваются в плоскости шуток о „глупом хохле“» (см.: [20, 22 23). Последний аргумент, заимствованный у П. Рулина, — отзвук высокого градуса национального самосознания 20-х — 30-х гг.

27. Впервые он был напечатан А. Назаревским (см.: [33, 324]).

28. В комментарии к письмам В. Гиппиус замечает, что упомянутый «Евгений Онегин» к тому времени еще не вышел из печати, но видно, что слухи уже дошли до Кибинцев. Первые фрагменты «Евгения Онегина» появятся лишь в декабре 1824 г. «Эдип в Афинах» — трагедия В. Озерова — була поставлена лицеистами на масляной 1824 г. В этой пьесе Николай играл роль Креонта. По воспоминаниям В. И. Любича-Романовича, Гоголя «очень хвалили» (см.: [49, 695]). Что касается баллады, то комментаторы предполагают, что речь шла об отрывках поэмы К. Рылеева «Войнаровский». Возможно, это был раздел «Побег Мазепы», который печатался в «Полярной Звезде» за 1824 год [Х, 395].

Литература

1. Барабаш Ю. Я. Почва и судьба. Гоголь и украинская литература: у истоков / Ю. Я. Барабаш. — М., 1995.

2. Вересаев В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. — Харьков, 1990.

3. Виноградов Г. С. Даты жизни Н. В. Гоголя // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. в 15 т. — М. — Л., 1940 —1952 — Т. 10.

4. Гиппиус В. В. «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя // Труды отдела новой русской литературы. — М.-Л., 1948. — С. 9–38.

5. Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. — М. ; Л., 1966.

6. Гоголь-Головня О. В. Из семейной хроники Гоголей. Мемуары. — К., 1909.

7. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] [М.; Л.]: Изд-во АН СССР, 1937–1952.

8. Грицай М. С. Традиції вертепної драми у п’єсах І. Котляревського та В. Гоголя // Радянське літературознавство. — 1963. — № 1.

9. Данилевский Г. П. Полное собрание сочинений. 8-е изд. — Б.м., 1901. — Т. XIV.

10. Данилевский Г. П. Собр. соч.: в 24 т. — Б.м., б.г. — Т. XIV.

11. Данилов В. В. Украинские реминисценции в «Мертвых душах» // Наукові записки Ніжинського державного педагогічного інституту ім. М. В. Гоголя. — Чернігів, 1940.

12. Дашкевич Н. Вопрос о литературном источнике украинской оперы И. П. Котляревского «Москаль-чаривник» // Киевская старина. — 1893. — Т. ХLIII.

13. Делиль Ж. Сады, или искусство украшать сельские картины / Поэма Ж. Делиля / с исправл. и доп. изд. перевел А. Палицын 1803 года. — Х., 1814. Делиль Ж. Сады, или искусство украшать сельские виды. Сочинение Делиля. Перевел Александр Воейков. — СПб., 1816.

14. Делиль Ж. Сады. — Л., 1987.

15. Долгорукий И. Славны бубны за горами или путешествие мое кое-куда 1810 г. // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском ун-те. — 1869. — Кн. 2., апр.— июнь. — С. 1–170.

16. Драгоманов М. П. Літературно-публіцистичні праці : у 2-х т. — К., 1970. — Т. І.

17. Драгоманов М. П. Літературно-публіцистичні праці : у 2-х т. — К., 1970. —Т. ІІ.

18. Дурылин С. Из семейной хроники Гоголя. — М., 1928.

19. Ельницкая Т. М. Репертуар драматических театров Петербурга и Москвы // История русского драматического театра : в 7 т. — М., 1977. — Т. II.

20. Зеров М. Твори у двох томах. Історико-літературні та літературознавчі праці. — К., 1990.

21. Иванов Д. О запрещении оперы-водевиля «Козак-стихотворец»: Письмо А. А. Шаховского А. С. Шишкову // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. VI (Новая серия): к 85-летию Павла Семеновича Рейфмана. — Тарту: Tartu Ьlikooli Kirjastus. — 2008.

22. Яценко М. Т. Идейно-эстетические предпосылки формирования новой украинской литературы // Славянские литературы в процессе становления и развития. От древности до средины XIX века. — М., 1987.

23. Иофанов Д. Детские и юношеские годы Н. В. Гоголя. — К., 1952.

24. Когут З. Коріння ідентичності. Студії з ранньомодерної та модерної історії України. — К., 2004.

25. Крутикова Н. Е. Н. В. Гоголь. Исследования и материалы. — К., 1992.

26. Кулиш П. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых из его собственных писем. — М., 2003.

27. Лихачев Д. С. Избр. работы : в 3-х т. — Л., 1987. — Т. 3.

28. Лобас П. О. Василь Гоголь-Яновський і становлення нової української літературної мови / П. О. Лобас, Г. П. Півторак // Мовознавство. — 1968. — № 3.

29. М. В. Гоголь у документах Державного архіву Чернігівської області (до 200-річчя від дня народження).: зб. докум. і матеріалів. — Чернігів : КП «Чернігівські обереги», 2009.

30. Манн Ю. «Сквозь видный миру смех...» Жизнь Н. В. Гоголя 1809–1835 гг. — М., 1994.

31. Марковський М. «Наталка Полтавка» і «Москаль-чарівник» І. П. Котляревського // Літературно-науковий вісник. — 1919. — № 3.

32. Мацапура В. Полтавский «след» в украинских повестях Гоголя (о влиянии В. А. Гоголя и И. П. Котляревского на раннюю прозу писателей). // Мацапура В. Н. В. Гоголь: художественный мир сквозь призму поэтики. Полтава, 2009.

33. Назаревский А. А. Из архива Головни // Материалы и исследования. — М., Л., 1936. — Т. 1.

34. П. Император Павел: очерк развития его личности // Русская старина. — 1901. — № 9.

35. Перетц В. Гоголь и малорусская литературная традиция. — СПб., 1902.

36. Петров В. И. Очерки истории украинской литературы ХІХ столетия. — К., 1884

37. Плевако М. А. Василь Гоголь-Яновський: (з курсу «Українська література поч. ХІХ ст..») // Відділ рукописів Інституту літератури ім. Т. Г. Шевченка., Ф. 129., од. зб. 8.

38. Пріцак О. Доба військових канцеляристів // Київська старовина . 1993. — № 4.

39. Родословие Н. В. Гоголя. Статьи и материалы. — М., 2009.

40. Розсоха Л. О. Миргородщина козацька і гоголівська. — К., 2009.

41. Рулін П. Ів. Котляревський і театр його часу // Рання українська драма. — К., [1927].

42. Софронова Л. А. Польская театральная культура эпохи Просвещения. — М., 1985.

43. Сулима М. «Наталка Полтавка» Івана Котляревського і традиції української драматургії XVII–XVIII ст. // Українська драматургія XVII–XVIII ст. — К., 2005.

44. Українські інтермедії ХVІІ—ХVІІІ ст. — К., 1960.

45. Франко І. Русько — український театр // Франко І. Зібрання творів у п’ятидесяти томах. Т. 29. Літературно — критичні праці. — К., 1981.

46. Чиж В. Ф. Болезнь Гоголя. Болезни родителей Н. В. Гоголя: Записки психиатра // Родословие Н. В. Гоголя. Статьи и материалы. — М., 2009.

47. Чижевський Д. Історія української літератури. — К., 2008.

48. Шаховской А. А. Козак стихотворец. Анекдотическая опера водевиль в одном действии. — СПб., 1815.

49. Шевляков М. Рассказы о Гоголе и Кукольнике // Исторический вестник. — 1892. — № 12.

50. Шенрок В. И. Материалы для биографии Н. В. Гоголя. — М., 1892. — Т. І.

51. Шильдер Н. К. Из воспоминаний Михайловского-Данилевского // Русская старина. — 1900. — Т. 104 — С. 201–218.

52. Шубравський Є. Українська драматургія першої половини ХІХ ст. // Українська драматургія першої половини XIX ст. Маловідомі п’єси. — К., 1958.

53. Щоголев П. Отец Гоголя // Исторический вестник. — 1902. — № 2.

54. Юдкін-Ріпун І. М. Культурологія просвітництва. — К., 1999.

55. Яценко М. Идейно-эстетические предпосылки формирования новой украинской литературы // Славянские литературы в процессе становления и развития. От древности до средины XIX века. — М., 1987.

Яндекс.Метрика