Гоголь и Лермонтов как «собеседники» Белинского («услуги» критика и ответы Гоголя)
Виноградов И. А. (Москва), доктор филологических наук, ст. научный сотрудник ИМЛИ им. А. М. Горького РАН, член СП России / 2013
Известный мемуарист западнического лагеря, корреспондент К. Маркса и Ф. Энгельса П. В. Анненков в своих воспоминаниях неоднократно настаивал на том, что будто бы В. Г. Белинский как критик в свое время оказал Гоголю какие-то «огромные услуги»1. Желание мемуариста во что бы то ни стало подчеркнуть «важное значение» Белинского в жизни Гоголя осталось тем не менее тщетным, поскольку раскрыть и доказать свое утверждение об «огромных услугах» Белинского Гоголю Анненков так и не смог2, хотя и не раз пытался (в частности, откликаясь на недоуменный вопрос на этот счет А. Н. Пыпина в 1874 г.)3.
Вполне апокрифический характер носят и воспоминания Анненкова о том, какие «услуги» оказал Белинский Лермонтову. В мемуарном цикле «Замечательное десятилетие» Анненков сообщал: «...У Белинского (как читателя. — И. В.) <...> были <...> три постоянные, неразлучные собеседника, которых наслушаться вдоволь он <...> не мог, именно — Пушкин, Гоголь и Лермонтов. О Пушкине говорить не будем: откровения его лирической поэзии <...> приводили Белинского в изумление <...> Что касается отношений, образовавшихся между Белинским и <...> Лермонтовым, то они составляют такую крупную психическую подробность в жизни нашего критика, что о ней следует говорить особо»4.
«Особый разговор» о внутреннем «собеседничестве» Белинского с поэзией Лермонтова Анненков поместил в следующей, 9-й главе своего цикла. По словам мемуариста, Белинский «носился с каждым стихотворением поэта, появлявшимся в „Отечественных записках“ <...> и <...> пpoзревал в каждом из них <...> больное нежное его сердце. Позднее он так же точно носился и с „Демоном“, находя в поэме, кроме изображения страсти, еще и пламенную защиту человеческого права на свободу и на неограниченное пользование ею»5.
Парадоксально, но в мемуарах Анненкова Белинский оказывался во многом и благороднее, и нравственнее самого Лермонтова6. Творчество поэта критик будто бы всегда пытался истолковать «в наилучшем смысле»7, тогда как реальное содержание лермонтовских стихотворений противилось этим великодушным усилиям критика, так что в конце концов Белинский должен был уступить: «Так боролся Белинский с Лермонтовым, который под конец, однако же, одолел его»8.
Для понимания того, что реально стояло за этими откровенно апологетическими высказываниями Анненкова, лучше всего обратиться к работам самого Белинского — и во избежание каких-либо недомолвок все-таки процитировать, несмотря на крайнюю «эксцентричность», то, что имел в виду мемуарист, говоря об истолкованиях Белинским Лермонтова в позитивном смысле. На наш взгляд, иначе как душевным нездоровьем Белинского объяснить эти экстравагантные высказывания нельзя.
В 1842 г. по поводу лермонтовского «Демона» Белинский писал: «Демон <...> служит и людям и человечеству, как вечно движущая сила духа человеческого и исторического <...> Он внушал Сократу откровения его нравственной философии <...> Он внушал Аристофану его комедии <...> он помог Колумбу открыть Америку <...> Из русских поэтов первый познакомился с ним Пушкин, и тягостно было ему его знакомство, и печальны были его встречи с ним... Он не пал от него; но и не узнал, не понял его <...> Зато другой русский поэт, явившийся уже по смерти Пушкина, не испугался этого страшного гостя: он знаком был с ним еще с детства, и его фантазия с любовию лелеяла этот „могучий образ“...»9 Вот так «носился» Белинский с лермонтовским «Демоном», таково реальное содержание «усилий» критика «растолковать настроение Лермонтова в наилучшем смысле».
В 1843 г. С. П. Шевырев, не склонный идеализировать личность Белинского, имея в виду приведенные высказывания критика о Лермонтове, прямо замечал, что журнал, в котором печатались эти отзывы — «Отечественные Записки» — «самою позорною клеветою чернит совесть покойного поэта перед глазами всей Русской публики, и не в шутку уверяет ее, что Русская поэзия в лице Лермонтова, в первый раз вступила в самую тесную дружбу, с кем бы вы думали?.. с чертом!»10 В свою очередь М. П. Погодин, откликаясь на смерть Белинского, следующим образом передавал свои впечатления от рассуждений критика: «Лежа <...> с переломленной ногой в 1844 году, я должен был читать что-нибудь самое легкое: разумеется, легче Петербургских журналов, при всей их тяжести, сыскать трудно, и мне позволили сначала перелистывать Отечественные Записки. Попадается мне похвала диаволу (прости, Господи, согрешение) при рассуждении о демоне, которого Лермонтов будто бы взял себе в друзья, и потому возвысился, а Пушкин имел слабость испугаться, и потому упал <...> Вот каковы наши критики, судии и рецензенты, — заключал Погодин, — а это был еще самый способный. Каковы же остальные герои Современника и Отечественных Записок, каковы же преемники Белинского!»11
Примечательно в этой связи отношение к «Отечественным Запискам» самого Лермонтова. В этом журнале поэт действительно напечатал почти все, что опубликовал при жизни. Журнал был основан в 1839 г. А. А. Краевским, однако достойно замечания то, что с Краевским Лермонтов познакомился еще в 1836 г. — в то время, когда тот был близок к представителям противоположной партии — к С. С. Уварову и М. П. Погодину (Краевский был тогда редактором уваровского «Журнала Министерства Народного Просвещения»). «В последние месяцы» жизни Лермонтов определенно отходит от «Отечественных Записок»12. Одно из последних его стихотворений — «Спор» — было опубликовано в 1841 г. в погодинском «Москвитянине». По свидетельству Краевского, весной 1841 г. Лермонтов «мечтал об основании <нового> журнала и часто говорил о нем... не одобряя направления „Отечественных записок“. — „Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам все тянуться за Европою и за французским“»13.
В связи с указанной интерпретацией Белинским наследия Лермонтова интересно обратить внимание на то, каким образом воспринимал лермонтовское творчество Гоголь.
Прежде всего отметим, что Гоголь, несомненно, должен был испытывать по отношению к Лермонтову особую благодарность за его стихотворение «Бородино», опубликованное в 1837 г. в журнале «Современник» в том самом номере, где Гоголь поместил свои «Петербургские записки...». Слова «полковника» из этого стихотворения: «Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой...», — послужили Гоголю непосредственным толчком к созданию знаменитой речи о товариществе во второй редакции «Тараса Бульбы» (1842): «Уже если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж <...> не доведется так умирать!..» (II, 134). Позднее, в «Выбранных местах из переписки с друзьями», имея в виду другие строки этого стихотворения: «Да, были люди в наше время, / Не то, что нынешнее племя: / Богатыри — не вы!» — Гоголь писал: «В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырем. Всякое званье и место требует богатырства» («Четыре письма к разным лицам по поводу „Мертвых душ“»; VIII, 291).
С другой стороны, по некоторым высказываниям Гоголя можно судить, что и он, подобно Шевыреву и Погодину, был хорошо осведомлен о характере высказываний Белинского о творчестве Лермонтова. Следуя, однако, своему старому правилу избегать вражды и открытой полемики, Гоголь свой ответ критику заключил в главах «Выбранных мест из переписки с друзьями», вызвавших, как известно, ожесточенную брань Белинского.
Именно откровенные возмущенные реплики Шевырева и Погодина по поводу того, как интерпретировал Белинский лермонтовского «Демона», позволяют понять, как на эти интерпретации критика ответил в 1847 г. Гоголь.
В отличие от Белинского, намекавшего на «вражду» Лермонтова «с небом» и «дружбу» с темными силами, Гоголь в статье о русской поэзии «Выбранных мест», напротив, характеризовал поэта как несомненного противника демонического мира — и что особенно примечательно, определял направление его художественного творчества почти в тех же выражениях, какими описал сущность собственного писательского метода. Иначе говоря, внутренний мир поэта Гоголь брал под защиту тем, что признавал его сходным с собственным, находя это сходство в борьбе с «пошлостью» и пороками, одолевающими душу. Обратимся к словам самого Гоголя.
В одном из «Четырех писем к разным лицам по поводу „Мертвых душ“» Гоголь признавался: «Я не любил никогда моих дурных качеств, и если бы небесная любовь Божья не распорядила так, чтобы они открывались передо мною постепенно и понемногу, наместо того чтобы открыться вдруг и разом <...> я бы повесился. По мере того как они стали открываться, чудным высшим внушеньем усиливалось во мне желанье избавляться от них; необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передавать их моим героям» (VIII, 293–294).
Сходным образом характеризовал Гоголь и творчество Лермонтова — делая при этом лишь ту поправку, что в духовной брани поэту недоставало должной последовательности: «Признавши над собою власть какого-то обольстительного демона, поэт покушался не раз изобразить его образ, как бы желая стихами от него отделаться (т. е. „избавиться“, „передав“ герою. — И. В.). Образ этот не вызначен определительно <...> Видно, что вырос он не от собственной силы, но от усталости и лени человека сражаться с ним. В неоконченном его стихотворенье, названном „Сказка для детей“, образ этот получает больше определительности и больше смысла. Может быть, с окончанием этой повести, которая есть его лучшее стихотворение, отделался бы он от самого духа и вместе с ним и от безотрадного своего состояния (приметы тому уже сияют в стихотвореньях „Ангел“14, „Молитва“ и некоторых других)...» (статья «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»; VIII, 402; курсив наш. — И. В. Гоголь почти дословно цитирует строки самого Лермонтова из поэмы «Сказка для детей»: «Но я, расставшись с прочими мечтами, / И от него отделался — стихами».)
Кстати сказать, описанная Гоголем художественная практика не является чем-то исключительным, то есть присуща не только Гоголю и Лермонтову. И о том, к чему может привести такая практика, свидетельствуют, в частности, признания И. В. фон Гете в его автобиографии «Поэзия и правда» (1831). Признания знаменитого немецкого поэта связаны с целой эпидемией самоубийств (вплоть до России), последовавших после публикации в 1774 г. известного депрессивного романа Гете «Страдания юного Вертера». На эти признания Гете в свое время обратил внимание одесский знакомый Гоголя Николай Дмитриевич Мизко. В 1856 г. он писал: «Возводимое Гоголем на себя личное сродство его с своими произведениями и их героями напоминает подобную же черту в характеристике Гете, сознававшегося, что сочинениями своими он освобождался от увлечений, его поражавших; так, например, в одном месте своей автобиографии, под названием „Истина и Вымысел“, вот как объясняет он создание „Вертера“: „Этим сочинением более чем каким-либо другим я избавился от бурного элемента, в который я был вовлечен сам собою и другими <...> Я чувствовал себя, как бы после исповеди, опять веселым и свободным, вправе на новую жизнь <...> Но сколько чувствовал я себя облегченным и просветленным чрез перемены действительности в поэзию, столько же друзья мои ошиблись, полагая, что должно поэзию обращать в действительность, разыгрывать такой же роман и, при случае, застрелиться, и что сначала произошло с некоторыми, потом отразилось и в массе публики, и эта книжечка, бывшая для меня столь полезною, была признана очень вредною“ (Wahrheit und Dichtung, dreizehntes Buch, Goethe’s poetische und prosaishe Werke. Stutgart und Tubingen, 2-re Band, S. 787)». «Признания Гете, — заключал Н. Д. Мизко, — подтверждены фактами его жизни <...> А что знаем мы о внутренней и даже внешней жизни нашего Гоголя...»15
О том, что сам роман «Страдания юного Вертера» был в поле внимания Гоголя, свидетельствует, в частности, многозначительное упоминание об этом гетевском произведении в первом томе «Мертвых душ». Думается, не случайно в минуту наивысшего успеха в своем предприятии с «мертвыми душами» Чичиков вдруг начинает читать Собакевичу «послание в стихах Вертера к Шарлотте», т. е. то письмо героя к возлюбленной, которое тот отправил перед самоубийством (см.: VI, 152). Это неожиданное обращение Чичикова к «Страданиям юного Вертера» закономерным образом — как бы в зеркальном отражении — отзывается в поэме в минуту другой наивысшей эмоциональной встряски героя — его наисильнейшей неудачи в деле, когда в заключительной главе второго тома Чичиков попадает в острог: «Бумаги, крепости на мертвые <души> — все было теперь у чиновников. Он повалился на землю, и безнадежная грусть плотоядным червем обвилась около его сердца <...> Еще день такой, день такой грусти, и не было бы Чичикова вовсе на свете» (VII, 109). — «Эх, русский народец! не любит умирать своею смертью!» — восклицал герой в другом месте (VI, 137).
Такая перекличка между двумя «крайними» эпизодами в жизни героя — упоения и отчаяния — основывается на давних наблюдениях автора о неразрывной связи между «очарованьем» соблазнами мира и тягостным похмельем «разочарованья». В «Предуведомлении для тех, которые пожелали бы сыграть как следует „Ревизора“» Гоголь, в частности, писал о герое своей комедии: «Переходя от страха к надежде <...> увидевши, что ревизор в его руках <...> он предается буйной радости при одной мысли о том, как понесется отныне его жизнь среди пирований, попоек <...> Поэтому-то внезапное объявление о приезде настоящего ревизора для него больше, чем для всех других, громовой удар, и положенье становится истинно трагическим» (IV, 114). Размышляя о байроновском «разочарованьи, порожденном <...> излишним очарованьем» (VIII, 401), Гоголь писал сестре Анне: «Прежде всего ты должна поблагодарить Бога за ту тоску, которая на тебя находит <...> Тоска эта <...> следствие бесплодности твоего прежнего веселья» (XII, 325)16.
Судя по всему, были известны Гоголю и признания Гете по поводу его романа. Обращает на себя внимание то, что в своих аналогичных гетевским признаниях Гоголь настаивает на том, что его исторгнутые из души образы вызывают у читателя отвращение — и тем оказывают положительное, а не дурное влияние (тогда как герой Гете, напротив, вызывал у читателей увлечение своим негативным примером). В упоминании Гоголя о возможном самоубийстве также слышна перекличка с содержанием гетевского романа: «Я не любил <...> моих дурных качеств, и если бы небесная любовь Божия не распорядила так, чтобы они открывались передо мною постепенно <...> я бы повесился» (VIII, 293–294).
Но самым очевидным свидетельством того, что именно на Белинского главным образом были рассчитаны строки Гоголя о передаче им и Лермонтовым своих душевных состояний в образы, является несомненный факт знакомства с упомянутыми автобиографическими признаниями Гете самого Белинского. В январе 1840 г., когда Гоголь жил в Москве и даже обещал в то время князю В. Ф. Одоевскому «прислать повесть в Отечественные записки“»17, Белинский в статье «Менцель, критик Гете» писал: «Гете в своем „Вертере“, по собственному признанию, выразил <...> состояние своего духа, тяжко страдавшего; „Вертером“, по собственному же его признанию, он и вышел из своего мучительного состояния. И вот истинная причина, почему чтение „Вертера“ производит на душу <...> тяжкое, дисгармоническое впечатление...»18
Спустя полгода Белинский вновь обратился к этим признаниям Гете — и на сей раз прямо применил их к творчеству Лермонтова, именно к образу Печорина, героя «сатанинского величия»: «...Мы крепко убеждены, что он <Лермонтов> навсегда расстался с своим Печориным. В этом убеждении утверждает нас признание Гете, который говорит в своих записках, что, написав „Вертера“, бывшего плодом тяжелого состояния его духа, он освободился от него и был так далек от героя своего романа, что ему смешно было видеть, как сходила от него с ума пылкая молодежь... Такова благородная природа поэта... <...> Объектируя собственное страдание, он освобождается от него; переводя на поэтические звуки диссонансы духа своего, он снова входит в родную ему сферу вечной гармонии...»19
Очевидно, что в «Выбранных местах из переписки с друзьями» разворачивается скрытый диалог Гоголя с Белинским. В частности, еще В. Г. Короленко в 1909 г. указывал на близость гоголевского письма «О лиризме наших поэтов» к идеям, изложенным Белинским в статьях так называемого «примирительного» периода его деятельности20. Это же, очевидно, касается и признаний Гоголя в «Переписке с друзьями» о связи его внутреннего мира с выведенными им героями. Позднее, в неотправленном письме к Белинскому, Гоголь дважды обращался к этому: «Позвольте мне напомнить прежние ваши работы и сочинения. Позвольте мне напомнить вам прежнюю вашу дорогу <...> Литератор <...> должен служить искусству, которое вносит в души мира высшую примиряющую истину, а не вражду...»; «Зачем вам было переменять раз выбранную мирную дорогу? <...> Дорога эта привела бы вас к примиренью с жизнью...» (XIII, 435, 444). Однако намеренное обращение Гоголя в своей книге к статьям Белинского, написанным в «примирительный» период жизни критика, как известно, только усилило озлобление последнего. Свою статью «Менцель, критик Гете» Белинский даже называл «гадкою»21.
Судя по содержанию «Выбранных мест», Гоголь в своей апологии Лермонтова готов был идти до конца — принимая на себя всевозможные нападки и обвинения, вплоть до того, что будто бы сам он является таким же нравственным уродом, как его герои. На этот счет Гоголь оговаривался: «Не думай, однако же, после этой исповеди, чтобы я сам был такой же урод, каковы мои герои» (VIII, 296). В декабре 1847 г. он писал Шевыреву: «Я думал, что если не пощажу самого себя и выставлю на вид все человеческие свои слабости и пороки и процесс, каким образом я их побеждал в себе и избавлялся от них, то этим придам духу другому не пощадить также самого себя» (XIII, 412). О том, что одной из целей обнаружения своего писательского способа избавления от пороков была защита Лермонтова, Гоголь сообщать не стал.
Защищая наследие Лермонтова от медвежьих услуг Белинского, Гоголь стремился оградить от навязчивых интерпретаций критика и свои собственные произведения22. На примере противоположных интерпретаций творчества Лермонтова еще раз со всей очевидностью проступает принципиальное расхождение Гоголя со взглядами и суждениями критика. Следует лишь иметь в виду, что Белинский, как и другие современники Гоголя, не был отвержен от христиански-братского отношения к нему писателя. Гоголь полагал, что вместо бесплодной вражды дружеские отношения с кем бы то ни было приносят гораздо более пользы для распространения истины. Тем более, что и распространение истины, и оказание «доброго влияния» (XII, 343) объединялись для Гоголя в едином понятии. В письме к Шевыреву из Одессы (по поводу полемики критика с петербургскими журналистами о «Переписке с друзьями»), Гоголь замечал: «Мне кажется подчас, что все то, о чем так хлопочем и спорим, есть просто суета, как и все в свете, и что об одной только любви следует нам заботиться. Она одна только есть истинно верная и доказанная истина» (XIV, 65).
«Наблюдайте святыню со всеми!» — замечал Гоголь в одном из своих писем той поры (XIV, 93). Христианское отношение к любому человеку лежало в основе отношения Гоголя к Белинскому. И только недобросовестностью Анненкова и некоторых последующих исследователей объясняется то, что эта христианская позиция Гоголя выдается порой за соглашательство с Белинским.
Примечания
1. Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 149.
2. Количество мнимых свидетельств и псевдо-воспоминаний о Гоголе в мемуарах Анненкова — в сопоставлении с реальными фактами гоголевской биографии — настолько велико, что приближают эти воспоминания к разряду апокрифических. На целый ряд недостоверных свидетельств о Гоголе Анненкова ранее уже обращалось внимание (см.: Гоголь в письмах и воспоминаниях / Составил В. Гиппиус. М., 1931. С. 79, 109; Виноградов И. А. П. В. Анненков — биограф Н. В. Гоголя // Н. В. Гоголь и его литературное окружение: Восьмые Гоголевские чтения: Сб. докл. Междунар. конф. М., 2009. С. 145–155).
3. См.: Конобеевская И. Несколько слов о Гоголе // Вопросы литературы. 1987. № 12. С. 271–273.
4. Анненков П. В. Указ. соч.. С. 149.
9. Белинский В. Г. <Стихотворения Е. А. Боратынского> // Он же. Собр. соч.: В 9 т. М., 1979. Т. 5. С. 181. К апологии Белинским демонического мира прямое отношение имеет малоизвестный эпизод из жизни критика, рассказанный позднее Ф. М. Достоевским (который начинал свое поприще в окружении западников). Сам Достоевский считал этот эпизод важнейшим для характеристики воззрений Белинского как убежденного атеиста — и прямо с рассказа об этом полагал начать в конце 1872 г. свою известную статью о Белинском и Герцене в «Дневнике писателя». Однако в «Дневник писателя» это свидетельство Достоевского о Белинском не попало и явилось в печати только спустя восемь лет, в изложении другого лица и в лишь случайно уцелевшей журнальной публикации. В полной мере это свидетельство стало известным совсем недавно, в 2001 г., однако до сих пор не повлияло на сложившуюся с давнего времени характеристику Белинского как «идеалиста в лучшем смысле слова» (по выражению И. С. Тургенева), имя которого увековечено в названиях улиц, парков, институтов, школ, библиотек.
2 января 1873 г., на следующий день после выхода в свет № 1 журнала «Гражданин» с первой статьей «Дневника писателя», Достоевского навестил старший брат известного философа Вл. С. Соловьева писатель Вс. С. Соловьев (1849–1903). Показывая ему журнал, Достоевский заметил: «Вот хотя бы о Белинском (он раскрыл № „Гражданина“ с первым своим „Дневником писателя“), разве тут я все сказал, разве то я мог бы сказать! И совсем-то, совсем его не понимают. Я хотел бы просто привести его собственные слова — и больше ничего... ну, и не мог» (Соловьев Вс. С. Воспоминания о Ф. М. Достоевском // Ист. Вестник. 1881. Март. С. 607). В дневниковой записи Соловьева от 2 января 1873 г. и в одном из уникальных экземпляров «Ист. Вестника» за 1881 г., где помещены его «Воспоминания о Ф. М. Достоевском», сохранились идентичные фрагменты, содержащие те слова Белинского, которые хотел, но не смог привести Достоевский в «Дневнике писателя»: «...Есть вещи, о которых если вдруг, так никто даже и не поверит <...> Раз прихожу я к Белинскому; у него только что родилась дочь (Ольга, род. 13 июня 1845 г.; визит, вероятно, состоялся в сентябре. — И. В.), жена лежит рядом в комнате. Он показывает мне ребенка и говорит: „вот она! ну, если она вырастет и если почувствует влечение ко мне, а я к ней — так я и в связи с ней буду...“» (Викторович В. А. Достоевский о Белинском: «непечатное» // Литературные мелочи прошлого тысячелетия. К 80-летию Г. В. Краснова. Сб. науч. ст. Коломна, 2001. С. 132–134). «И вы придаете такое значение этим скверным словам?! — возразил Достоевскому Соловьев, — да ведь от слова до дела еще далеко...» «Конечно, конечно, — отвечал Достоевский, — только Белинский-то был не таков; он если сказал, то мог и сделать; это была натура простая, цельная, у которой слова и дело вместе» (Там же. С. 132–133).
10. Шевырев С. Полная Русская Хрестоматия, или Образцы Красноречия и Поэзии, заимствованные из лучших Отечественных писателей. Составил А. Галахов... // Москвитянин. 1843. № 6. С. 504.
11. Погодин М. Несколько слов по поводу Некрологов Г<-на> Белинского // Москвитянин. 1848. № 8. Критика. С. 44. По наблюдению А. С. Курилова, «в творчестве Лермонтова, „дьявольского таланта“, как неоднократно характеризовал поэта Белинский, критик почувствовал <...> „гордую вражду с небом“, допустившим неприглядное, „мерзкое“, „подлое“, „гнусное“ устройство действительности...» (Курилов А. С. В. Г. Белинский в жизни и творчестве. М., 2012. С. 98). В стихах поэта Белинский усматривал «сатанинскую улыбку на жизнь» (см. письмо к В. П. Боткину от 17 марта 1842 г.; Белинский В. Г. Указ. соч. Т. 9. С. 494).
12. См.: Мануйлов В. Лермонтов и Краевский // Лит. наследство. Т. 45–46. Ч. II. М., 1948. С. 375–376.
13. Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891. С. 368.
14. Стихотворение Лермонтова «Ангел» Белинский «ругнул» в своей рецензии на «Одесский Альманах» 1840 г. (см.: Белинский В. Г. Указ. соч. Т. 3. С. 376, 575).
15. <Мизко Н. Д.> Н. Д. Голос из провинции об отрывках из второй части поэмы Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» // Отеч. Записки. 1856. Т. 106. № 6. <Отд. 2>. С. 51–52.
16. Подробнее см.: Виноградов И. А. Гоголь — художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. М., 2000. С. 302–306.
18. Белинский В. Г. Менцель, критик Гете // Белинский В. Г. Указ. соч. Т. 2. С. 179.
19. Белинский В. Г. Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова... // Там же. Т. 3. С. 149.
20. Короленко В. Трагедия писателя. Несколько мыслей о Гоголе // Русское Богатство. 1909. № 5. <Отд. 2>. С. 169–170.
21. Письмо к В. П. Боткину от 10–11 декабря 1840 г. (Белинский В. Г. Указ. соч. Т. 9. С. 420).
22. Подробнее см.: Виноградов И. А. Гоголь и Белинский: К истории полемики // Гоголеведческие штудии. Нежин, 1999. Вып. 4. С. 50–73; Он же. Гоголь — художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. С. 347–369; Он же. К истории создания и публикации духовной прозы Гоголя // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. М.; Киев, 2009. Т. 6. С. 419–542; Он же. Спор К. С. Аксакова и В. Г. Белинского: Культурно-исторические аспекты полемики о жанре «Мертвых душ» // Гоголеведческие штудии. Нежин, 2012. Вып. 2 (19). С. 17-75.