Об античных реминисценциях в поэме Гоголя «Мертвые души» и «Выбранных местах из переписки с друзьями»
Ельницкая Л. М. (Москва), кандидат филологических наук, доцент кафедры эстетики, истории и теории культуры ВГИК им. С. А. Герасимова / 2013
«Мертвые души» принято сопоставлять с поэмами Гомера. На первый взгляд, такое сопоставление кажется недоразумением, ведь фабула «Мертвых душ» строится как попытка «подлеца» Чичикова осуществить хитроумный план своего личного обогащения. Однако авторская художественная идея не сводится к сюжетной линии Чичикова. Еще в те времена, когда Гоголь только вынашивал замысел своего произведения, он знал, что «вся Русь явится в нем!» (Письмо В. А. Жуковскому от 12 ноября 1836 г.). История плутовских похождений усилиями автора парадоксально превратилась в поэму о России, ее славном прошлом, убогом настоящем и возможном великом будущем.
«Мертвые души» отличает тот эпический тон повествования, когда автор описывает в подробностях все, что оказывается в зоне его внимания. Он ничего не пропускает, к явлениям и картинам разного масштаба относится с равным уважением1. Взгляд автора обладает той широтой и универсальностью, которая отличает зрение эпического поэта. Такие «гомеровские» качества повествования обнаруживают себя и другим способом — в лирико-патетическом плане произведения. Жанр «Мертвых душ» не случайно был определен автором как поэма. Важнейшие аспекты ее содержания проявляются в тех местах, где прерывается линейный порядок визитов Чичикова к помещикам, и в этих «просветах» возникает общая панорама России. Вот одно из таких мест: вернувшись в город после поездки, Чичиков пересматривает списки приобретенных «душ» и пытается представить за каждой живое лицо с его конкретной судьбой. Восторг Чичикова-приобретателя, так удачно, с огромной выгодой осуществившего свой фантастический план, постепенно вытесняется авторским словом, и происходит сказочное преображение «мертвых душ» в живой народ — трудолюбивый, смекалистый, размашисто-разгульный. Конкретные фамилии: Степан Пробка, Абакум Фыров, Григорий Доезжай-не-доедешь... — резко подчеркивают индивидуальности их носителей по контрасту с тем, что в характеристике губернского общества, напротив, преобладают обобщенные определения и сравнения с роящимися насекомыми. Так, чиновники в черных фраках в гостиной губернатора, увивающиеся вокруг дам в бальных платьях, похожи на сытых мух, стремящихся в разгар лета к кускам рафинада, которые кухарка откалывает от сахарной головы.
Авторское слово как бы оживляет списки «мертвых душ» и представляет сказочными богатырями ушедших из жизни мужиков. Именно здесь возможны ассоциации с персонажами гомеровского эпоса, отразившего героическую эпоху древности. Превращения «мертвых» в живых обеспечивают высокий тон повествования в сочетании с другими авторскими отступлениями, среди них важнейшие отданы лирической теме дороги и бесконечных пространств, какие, видимо, не случайно даны русскому человеку. «Я слышал то великое поприще, — напишет позднее Гоголь в 18-ой главе „Выбранных мест из переписки с друзьями“, — которое никому из других народов теперь невозможно и только одному русскому возможно, потому что перед ним только такой простор и только его душе знакомо богатырство...» (VIII, 292; далее мы указываем в скобках после цитаты лишь номера страниц. — Л. Е.).
Из отпущенных Гоголю судьбой 20 с небольшим лет творческой работы он, как известно, 17 лет отдал «Мертвым душам», что указывает на их первостепенную значимость для него. Известно и то, что Гоголь внутренне сравнивал «Мертвые души» с «Божественной комедией» Данте, ее трехчастной структурой. Первый том, условно соотносимый с Дантовым Адом, то есть картина современности, с ее выродившимися бестолковыми мужиками и неподвижно застывшими фигурами помещиков, был создан. Однако второй и в перспективе третий тома Гоголю не давались. По его замыслу, во втором томе Чичикову надлежало преобразиться из подлеца в «хорошего человека»; только после этой метаморфозы центрального персонажа могли явиться картины идеальной общерусской жизни, осуществленного земного Рая. И все-таки Рай Гоголь «увидел» раньше, чем написал историю исправления Чичикова...
Речь идет о вышедшей в 1847 г. книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь создавал ее как практическое руководство для русских людей разного социального статуса и разных занятий, устремленных, однако, в своей деятельности к одной цели — благу России. И думается, «Выбранные места» могут быть сопоставлены с другой античной поэмой — «Труды и дни» Гесиода (в ином переводе — «Работы и дни»). Нет сомнений, что Гоголь знал о ней, ибо закончил классическую гимназию. Независимо от того, приходилось ли ему позднее перечитывать Гесиода, поэма могла храниться в подсознании писателя и быть при необходимости востребованной.
Живший в VIII в. до н. э. Гесиод стал родоначальником земледельческого дидактического эпоса, выразителем прозаически-будничного мировоззрения. Значительное время поэт жил в Беотии, в ее внутренней области, не имевшей выхода к морю. Это и заставляло жителей вечно склоняться к земле и обрабатывать ее из года в год. (Россия как земледельческая страна, чья экономическая жизнь определялась отношениями двух сословий: помещиков и крепостных крестьян, — могла восприниматься параллелью к античной Беотии). Сюжет для поэмы Гесиод взял из личной жизни. Его старший брат Перс, презрев завещание отца, незаконно завладел долей наследства младшего, но в этом не обрел счастья и вскоре разорился. Именно неразумное поведение Перса имел в виду Гесиод, когда размышлял в поэме о взаимоотношениях людей, о связи жизненного успеха с поведением человека, о том, каковы обязательства людей перед богами. В начале поэмы помещен рассказ о пяти человеческих поколениях, в котором поэт обобщает результаты печального раздумья над происхождением и ростом зла в человечестве: оно «с высоты богоравного счастья нисходит со ступеньки на ступеньку к глубочайшему бессчастью и крайней испорченности»2. Гесиод выделяет золотой, серебряный, медный и пятый, к которому сам принадлежит, железный век. Только четвертое поколение, состоящее из героев троянской войны, не названо по металлу и стоит как будто бы вне хода общего «развития», то есть постепенного упадка.
Обратимся теперь к характеристике времени, когда жил античный поэт. Гесиод дает мифологическое объяснение происхождению зла, вспоминая знаменитый сосуд Пандоры. Эта дева была сотворена по приказу самого Зевса в наказание людям за преступление Прометея. Все боги участвовали в создании той, в чье прекрасное тело был вложен собачий разум и двуличная душа. Прибыв к отцу Прометея, Пандора вручила ему сосуд-подарок. Сорвав с него крышку, она выпустила на волю смертельные для людей болезни и тысячи других бед, которые с тех пор поселились между людьми. Появилась на земле порода железных людей, с которыми Гесиод, если б мог, не имел бы ничего общего. Судьба их печальна: «Не будет / Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя, / И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им» (175—177)3. Если в их жизни осуществится все это, откроется смертельная для человечества перспектива. «Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут, / Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин. / Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то. / Старых родителей скоро совсем почитать перестанут <...> Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью <...> Где сила, там будет и право. / Стыд пропадет <...> К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных, / Совесть и стыд. Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды / Людям останутся в жизни» (182–201). Этого окончательного падения человечество может избежать, если вовремя прозреет, чему и посвящена поэма Гесиода, дававшая его современникам свод моральных правил и необходимых хозяйственных советов. Прежде чем к ним перейти, обратимся к «Выбранным местам», где также чрезвычайно интересно описание нравственного состояния современного Гоголю общества.
Живший через два с половиной тысячелетия после Гесиода, Гоголь тоже мог бы назвать свой век «железным». Зло не исчезло — оно приняло другие формы, и писателя ужасало то общее направление, в котором развивалась человеческая цивилизация. Он с негодованием говорит в «Выбранных местах» о многих явлениях европейской общественной жизни: светском образовании, характере судопроизводства, полном исчезновении патриархальных связей и отношений. «Благоустроенные государства Европы с их наружным блеском» (с. 344) — лживая приманка, соблазняющая русского человека. В России «все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей» (с. 308). «Велико незнанье России посреди России», «нужно проездиться по России» (с. 301), чтобы узнать собственную страну. Не называя корней растущего зла, Гоголь, однако, говорит о повальном русском взяточничестве, расточительстве чиновников и помещиков, способных из личных потребностей разорить пол-уезда или полдеревни. Он признает наличие в современности острых конфликтов («в России голодают целиком губернии»). Но чаще его инвективы слишком отвлечены и обобщены. Так, в 28-ой главе речь идет о «повальном помраченьи и всеобщем уклоненьи всех от духа земли своей» (с. 361). Гоголь не исключает того, что зло имеет мистическую природу: «...завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих <...> Образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида» (с. 350).
В «Выбранных местах» развивается мотив хаоса, общего беспорядка русской жизни, в которой нет устойчивых традиций, господствует путаница в умах. Теперь «все между собою в ссоре, и всяк друг на друга лжет и клевещет беспощадно»; «Дворяне у нас между собой, как кошки с собаками» (как и купцы, мещане и крестьяне); «Город не знает города, человек человека; люди, живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями» (с. 304–305, 308). Все разобщено, и все погибают от взаимной вражды.
Интересно сравнить, как решают два поэта проблему устроения земной жизни человека в условиях, когда зло господствует едва ли не повсеместно. Гесиод говорит о необходимости «договариваться» с богами, помнить о природно-космических законах, наконец, соблюдать обязательные для всех моральные правила. Обращаясь к Персу, Гесиод сначала объясняет, как важно поступать справедливо (ведь его брат нарушил именно это требование). Нельзя присваивать чужое, за это рано или поздно последует наказание богов. Второе требование тоже простое — нужно трудиться, так как безделье разрушительно. Постоянной работой создается богатство. Но, обращаясь к мифам, Гесиод напоминает, что, тем не менее, труд послан человечеству в наказание за участие в преступлении Прометея. Упадок человечества происходил постепенно: его сила со временем исчезала, и земля тоже переставала щедро плодоносить по сравнению с эпохой ее молодости. Так возникла настоятельная потребность для человека трудиться. Необходимы также упорядоченность и организация труда. Гесиод подробно останавливается на распределении работ по временам года, на том, как влияют на земледелие ветры и звезды — Сириус, Плеяды, Гиады и мощь Ориона, созвездье Арктура или фракийский посланец Борей. Что касается моральных правил, то можно составить по Гесиоду нравственный кодекс земледельца. Вот некоторые его требования: «...О Перс, и гордости бойся! / Гибельна гордость для малых людей» (213–214); «Слушайся голоса правды и думать забудь о насилье» (275); «Но добродетель от нас отделили бессмертные боги / Тягостным по?том: крута, высока и длинна к ней дорога, / И трудновата в начале» (289–291); «Голод, тебе говорю я, всегдашний товарищ ленивца» (302); «Нет никакого позора в работе: позорно безделье. / Если ты трудишься, — скоро богатым, на зависть ленивцам, / Станешь. А вслед за богатством идут добродетель с почетом» (311–313); «Для смертных порядок и точность / В жизни полезней всего, а вреднее всего беспорядок» (471–472) и т. д.
Гесиод говорит о том, как обеспечить себе богатство, как заработать достойную репутацию, как строить отношения с родственниками и друзьями, как выбирать жену, как делать некоторые важные для работы на земле инструменты и пр. Что же касается богов, то их надо почитать, не совершать неугодных для них поступков, соблюдать все обряды... С появлением Гесиода прекращает свое существование поэзия фантазии и воображения и начинается прагматическая эпоха с ее повседневным учительством, ведь теперь потребуется суровая регламентация для обеспечения человеку безопасности жизни. Однообразно-размеренные ритмы поэмы, лишенные хотя бы слабых вкраплений лирического чувства и патетики, создают образ современного поэту приземленного (буквально связанного с землей) «рая».
Гоголевские «Выбранные места» также во многом воспринимаются как памятник дидактической литературы. В этой книге тоже содержится свод жизненных правил для современного писателю человека: как помещику строить отношения с крепостными крестьянами, а государственному чиновнику — с подчиненными, какой смысл имеют посылаемые людям болезни, какую роль должна выполнять в свете женщина и каково ее место в семейной жизни, каковы обязательства творческой личности: писателя, художника, — перед обществом и т. д. Очевидно, что круг занимающих Гоголя явлений много шире, чем у Гесиода, хотя пафос того и другого сочинения: научить, дать формулы правильных намерений и поступков — кажется общим. Это сходство лишь «внешнее». Для Гесиода правильная жизнь человека зависит от соблюдения природных и моральных законов; для Гоголя, представителя христианской эпохи, на первый план выходят вопросы личной нравственности, устроения души, которая воспринимается большей ценностью, чем весь природный космос. В главе «Страхи и ужасы России» он пишет: «...Не дурно заглянуть всякому из нас в свою собственную душу <...> Бог весть, что может быть в душе нашей» (с. 345). Представляя христианскую этику, Гоголь обнаруживает огромную требовательность не просто ко всякому человеку, но, прежде всего, к самому себе. Вину за несовершенство русского мира он готов возложить только на себя. Он разрабатывает культ добровольного юродства; показывает жизнь своей души как напряженную борьбу с собственными грехами и нечистотой. «Страшна душевная чернота, — напишет он в „Завещании“, — и зачем это видится только тогда, когда неумолимая смерть уже стоит перед глазами!» (с. 220). Гоголь убежден, что он — «худший всех душою, страждет тяжкими болезнями собственного несовершенства», и потому так непереносима мысль, «какие страшилища» подымутся из семян, посеянных им при жизни (с. 221). В период создания «Выбранных мест» писатель уверился, что родился не для того, чтобы обозначить своим творчеством новую литературную эпоху, а для спасения души своей. Он намерен этим произведением искупить бесполезность всего, доселе напечатанного («Предисловие»). На собственном примере Гоголь выстраивает мифологию мученика, терзаемой и пытаемой жертвы, где палачом выступает он сам. Об этом речь идет в главе «Четыре письма к разным лицам по поводу „Мертвых душ“». «Все мои последние сочинения, — заявит он, — история моей собственной души <...> Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного порока <...> но зато <...> во мне заключалось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу <...> Я не любил никогда моих дурных качеств <...> Я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моей собственной дрянью <...> Взявши дурное свойство мое, я <...> старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем, чем ни попало. Если бы кто увидел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале <...> он бы, точно, содрогнулся» (с. 293–294). Творческий процесс создания знаменитых персонажей «Мертвых душ»: маниловых, ноздревых и плюшкиных — Гоголь представляет как способ очищения своей души, крайне болезненный, сопряженный с предельным физическим и — особенно — нравственным напряжением.
Все сказанное не позволяет воспринимать «Выбранные места» как образец публицистики — рационально задуманный и таким же способом осуществленный. Книгу Гоголя можно отнести к жанру видений. Сформировавшийся в средние века, этот жанр отражал либо странствования души визионера в загробном мире (картины адских мучений грешников), либо воспроизводил пророчества о будущей жизни, открывавшиеся визионеру также в результате мистического опыта. По-видимому, «Выбранные места» представляют второй вариант. Кроме описанного выше удивительного способа работы над первым томом «Мертвых душ», Гоголь в 1840-е годы много путешествовал за границей и тяжело болел. Болезнь была вызвана духовным кризисом — трудностями написания второго и (условно) третьего тома «Мертвых душ». Творческий тупик был такой силы, что Гоголь готовился к уходу из жизни. Выздоровление он воспринял как знак внутреннего перерождения и как свидетельство того, что он призван к высокому подвигу. Вот чем объясняется экстатичность общего повествовательного тона «Выбранных мест», необычайная детализация и подробность наставлений, которые дает Гоголь своим адресатам — людям разного социального положения. Интересно заметить, что Гоголь никогда не был в реальной жизни ни в положении помещика (глава «Русский помещик»), ни в положении чиновника высокого ранга (глава «Занимающему высокое место»), ни тем более в положении супруга (глава «Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту»). Однако у него не возникает сомнений в своем праве диктовать правила поведения и тем и другим.
Тяжелыми испытаниями он получил такое право. Дело в том, что он учит помещика не умению хозяйствовать на земле, а чиновника не тому, как управлять государственной машиной, — он учит того и другого, как сделаться христианином. А настоящий христианин тот, кто отрешился от любви как личной заинтересованности, от любви к себе. Гоголь убежден, что на русском языке «начальник» означает «отец». «Будьте же с ними (подчиненными. — Л. Е.) как отец с детьми, а отец с детьми не заводит бумажных переписок» (с. 358–359); «Кто требует платежа за любовь свою, тот подл...» (с. 366). Помещику положено «смотреть за тем, чтобы мужики работали честно не только ему, но и себе самим»; «Заленившись, мужик <...> сделается и вор и пьяница, погубит свою душу» (с. 322), а душа дороже всего на свете.
Образ идеального общежития имеет у Гоголя, как и Гесиода, черты патриархальной семьи. Важнейшие слова—лейтмотивы в «Выбранных местах» — отец, дети, муж / жена, родные, добро, любовь... Представлены картины праздничных совместных трапез помещика и его крестьян в моменты важных календарных событий — пахоты, сева, уборки урожая; помещик, кроме того, работает на земле вместе с крестьянами (ср. сцену косьбы с участием Константина Левина в романе «Анна Каренина»). Гоголь проповедует презрение к роскоши, вообще к стяжанию мирских благ, идеалы скромности и простоты жизненного обихода, необходимость постоянного труда («...Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб». — С. 322), отрицательное отношение к техническим новшествам, при этом неизменно отстаивает приоритет моральных ценностей перед всякими другими.
Существенное отличие «Выбранных мест» от поэмы Гесиода в том, что центральным образом книги является образ монастыря, невозможный в античную эпоху. «Монастырь ваш — Россия», — не устает повторять Гоголь своим адресатам. Монастырь (= Россия) — сакральное пространство, где собираются вместе русские духовные люди, охраняя себя от прочего бездуховного мира. Место для возникновения монастыря в средние века отвечало либо образу райского сада, либо образу пу?стыни (у Гоголя востребован, скорее, второй смысл, связанный с представлением об уединении и молитве). Монастырь вместе с тем — братство собравшихся в нем. Все его обитатели соблюдают определенный устав, регламентирующий распорядок дня, занятия, питание, одежду и, конечно, ритуалы богослужений (ср. постоянные утверждения Гесиода о важности организации жизни). Монахи сознательно покидали «этот мир» из любви к небесной родине. Образ монастыря воспринимается в книге также метафорой состояния души. Сам Гоголь неизменно говорил о своем призвании быть монахом, о глубокой внутренней потребности уйти в монастырь. Тот, кто чувствует себя монахом, постоянно устремлен к «небесному Иерусалиму», имеет небесное гражданство.
* * *
Оба автора, разделенные огромным историческим временем, напряженно думают о возможностях устроения современной им жизни. Для Гесиода Золотой век находится безвозвратно в прошлом. В современности можно обеспечить хрупкое равновесие жизни постоянными усилиями людей, соблюдая разумно принятый порядок. Но в представлениях Гесиода о Золотом, Серебряном веках и особенно Островах Блаженных, на которых обитают люди четвертого поколения, обнаруживаются остатки культа душ, то есть старинной веры в бессмертие душ и в их способность влиять на судьбу живущих. Что касается Гоголя, то для него Золотой век возможен сейчас и здесь, именно в России, причем реальность этого целиком зависит от готовности лучших людей к духовному подвижничеству.
Примечания
3. Поэму Гесиода мы цит. по указанному выше изд., приводя в скобках номера стихов.